Вокруг света 1986-02, страница 58

И тут я заметил, что он плачет. Это почему-то взбесило меня еще больше.

— Идиот! — заорал я.— Ты поплыл не к тому прииску! Ты нарушил приказ! Ты не уберег моего сына!

— Вперед,— забормотал Кеймис.— Он шел только вперед. Если бы не он, мы бы никогда не напали на испанский форт. Капитан Паркер пытался удержать его. Мы все пытались удержать его. «Опрометчивое бесстрашие» — так сказал об этом Паркер.

Я отпустил шею Кеймиса.

— Вы трус, сэр,— сказал я тихо.— Странно, знать вас столько лет и не разглядеть этого. Упрямый меднолобый трус, сэр. Вы не нашли приисков. Вы позволили убить моего сына. И сейчас я слышу от вас один детский лепет, пустую болтовню, жалкие потуги сделать козлом отпущения моего убитого мальчика. Идите вон, сэр. Убирайтесь с моих глаз.

Кеймис ушел.

Я слышал, как хлопнула дверь его каюты. Потом раздался треск выстрела.

— Кеймис! — закричал я.

Его каюта была рядом с моей. Слышимость сквозь деревянную переборку была хорошая.

— Все в порядке,— ответил Кеймис.— Я пальнул, чтобы пистолет прочистить.

Неправда. Он заперся в каюте и выстрелил в себя из карманного пистолета, но пуля лишь раздробила ребро, тогда Кеймис взял длинный нож и всадил его по рукоять в сердце.

Теперь я сам собираюсь возглавить экспедицию на Ориноко и добыть золото. Если план удастся, если я смогу вернуться домой пусть даже с пригоршней золотоносной руды, то, по крайней мере, будет спасено мое доброе имя. А если нет? Тогда удовлетворюсь и тем, что мои кости будут лежать перед алтарем церкви Сан-Томе с прахом Уота.

Два слитка.

Кеймис и вправду привез с собой два золотых слитка, которые нашел в форте. А также документы, которые можно понять так, что прииск Карони существует.. И еще индейца, бывшего слугу Паломеке, губернатора форта. Интересный индеец. Хорошо говорит по-испански. Его зовут Кристобаль Гуаякунда.

4 марта

— Гуоттарол,— говорит индеец.

Я снова и снова объясняю ему, что так произносят мое имя испанцы. Что он не должен повторять это за ними. Что меня зовут сэр Уолтер Рэли.

— Дон Гуоттарол,— упорствовал он.— Ты великий пират.

— Я не пират,— говорил я.— Твои испанские хозяева зовут меня пиратом, но я не пират.

— Так кто же ты? — спросил он.

Мне трудно было ответить на этот вопрос. Видишь ли, он спрашивал очень серьезно. Странную смесь ума и наивности являет собой этот Кристобаль Гуаякунда.

— Я похож на пирата? — спросил я.

Он пожал плечами.

— А как выглядят пираты? Я еще ни одного не видел.

— Ты скажи, как я выгляжу.

— Старый усталый человек, который должен ходить с палкой.

Это верно. Для него мое лицо, должно быть, выглядит странно. Мне знакомы древние легенды индейцев, в которых рассказывается о бородатых бледнолицых богах, приходящих с востока. Но лицо, смотрящее на меня сейчас из треснувшего зеркала, которым я пользуюсь для бритья, ни напугать, ни поразить не может. Лицо призрака, а не человека. И уж наверняка не лицо какого бы то ни было бога. Бледное, изможденное, перекошенное, кожа так туго обтягивает скулы, что отчетливо бугрятся кости, вместо глаз — горящие уголья. Посеребренная борода торчит клочьями — я стригу ее трясущимися руками.

Разговаривали мы, конечно, на испанском, поскольку этот язык знали оба.

— Ну а ты,— спросил я,— что ты за человек?

— Кристобаль Гуаякунда,— ответил он.— Мужчина. По-вашему, индеец. Житель страны, которую испанцы называют Новое Королевство, или Гренада. Родился в долине Согамосо. Из народа чибча.

На солнце кожа его отливала медью.

— Ты рассказал мне, кто ты такой. И я точно так же мог бы сказать, что я — Уолтер Рэли, мужчина, по-вашему, бледнолицый, житель Англии, родился в Девоншире, из племени саксов. Но и это не ответ на мой вопрос.

Индеец неторопливо кивнул. У него большая круглая голова, глаза светятся умом и сообразительностью.

— Хорошо,— сказал он.— Я был слугой дона Паломеке де Акунья.

— А я был слугой великой королевы. Начальником ее личной охраны.

— Да,— сказал индеец.— Я знаю.

— Вот как? Кто тебе сказал?

Индеец ответил:

— Это все знают. Когда я только прибыл в Сан-Томе и стал служить у Паломеке, мне сказали, что ты плавал по реке Ориноко много лет тому назад. Мне сказали, что ты собрал все племена вместе и сказал им, что тебя послала твоя королева освободить их от испанцев. Они говорили о тебе как о боге. Они говорили, что ты — слуга великой правительницы севера, под началом у которой касиков больше, чем деревьев на острове Тринидад.

— Касик. Как давно я не слышал этого слова.

— Так испанцы называют вождей наших племен.

— Я знаю. Что еще говорят люди на Ориноко?

— Что однажды ты вернешься,— ответил индеец.— Что ты дал слово.

— И как видишь, сдержал.

— Конечно,— сказал индеец как о чем-то само собой разумеющемся.— Мужчины не часто дают слово. Но когда дают, то держат его.

В его тоне не было иронии. Каждую фразу он обдумывал и произносил уверенно и убежденно. Меня поражала его по-своему благородная манера держаться. Мне не терпелось расспросить индейца о его жизни, но я подождал. Сейчас главное было расположить его к себе.

— Я уже не служу великой королеве. Королева Елизавета умерла. Я приехал сюда как слуга другого касика севера, короля Якова.

Индеец посмотрел на меня равнодушно.

— Но этот король Яков много лет держал тебя в башне. Ты был его пленником. Мне рассказал дон Паломеке.

— Да,— ответил я торопливо, не желая тратить время на объяснение того, что обвинение в измене было выдвинуто против меня на основании ложных показаний моих врагов.— Скажи мне, а кто ты сейчас?

Индеец свел свои большие руки вместе, будто показывая, что запястья их скованы.

— Пленник Гуоттарола.

Ответ мне не понравился.

— Кеймис говорил, что ты присоединился к нам по доброй воле.

— Человек, который смотрел в сторону? Он умер?

— Да.

— Его убил Гуоттарол?

— Нет. Кеймис убил себя сам.

— Почему? — тихо спросил индеец.

— Кеймис убил себя, потому что не хотел больше жить. Потому что потерял честь. Ты понимаешь? Честь!

Индеец посмотрел мне в глаза.

— Я понимаю честь. Я знаю честь. Мой народ — гордый народ. До прихода инков у нас были свои земли.

— Где они? Земли твоего племени?

Индеец на мгновение задумался. Правда, молчание, судя по всему, было вызвано размышлением, а не неуверенностью. Взор его затуманился. Он ответил:

— Вокруг озера Гуатавита.

Не знаю почему, но это слово бросило меня в дрожь. Видит бог, лихорадка здесь ни при чем.

— Гуатавита?

— Да.

— Я ничего не слышал об этом озере. Должно быть, далеко отсюда?

— Да.