Вокруг света 1987-08, страница 21

бетские книги. Бежен снял одну, бережно развернул желтый шелк и протянул мне. По тонким продолговатым страницам глубокого черного цвета бежали тибетские золотые буквы. Бумага пахла тонко и тревожно. Мягко шуршали страницы, мелькали буквы, сливаясь в узорчатые цепочки. Я не понимала, о чем повествует эта рукопись, но глаза притягивала и манила золотистая вязь.

История монастыря, уходившая в далекое прошлое, была неясна и противоречива. Определенно было известно, что буддийский монастырь Ламаюру вырос и сформировался на прочном фундаменте древних верований, которые, в свою очередь, оставили неизгладимый след в ладакском буддизме. Сам монастырь принадлежал ламаистской секте красных шапок, которую создал в VIII веке неистовый тантрист Падма Самбха-ва. Еще в 1909 году доктор Франке из Моравской миссии обнаружил здесь древнее, добуддийское, бонское святилище. Когда Центрально-азиатская экспедиция Рериха остановилась в Ламаюру в 1925 году, выяснилось, что время сделало свое дело. «Мы обошли также развалины бонского монастыря, о котором упоминал доктор Франке,— писал Юрий Николаевич Рерих.— К сожалению, фрески, когда-то украшавшие стены храма, осыпались, и трудно было определить, что на них изображено».

Я ничего не нашла на месте прежнего святилища бон. Здание рухнуло в 1971 году, ламы аккуратно убрали и вынесли камни и засохшую глину, некогда скреплявшую их.

В соседнем зале бил барабан, гортанно звучали голоса лам, завернутых в красные тоги. Странное ощущение безвременья возникло во мне: казалось, оно источало тонкий аромат нездешних курений, звучало гортанной песней и тревожным боем барабана. Безвременье клубилось, свивалось над масляными светильниками, из его глубин выплывали оскаленные страшные лица древних богов.

Восьмирукий Нагараджа в короне из черепов крепко сжимал в каждой руке по змее. Они извивались, пытаясь вырваться. Красные, синие, зеленые маски раскрывали клыкастые пасти, угрожающе выкатив круглые мертвые глаза. На их лбах таинственно и призрачно светился третий глаз.

Я прошла сквозь это наваждение, и Бежен, открыв боковую дверцу, поманил меня за собой в сумрачный коридор. Мы стали спускаться по древним выщербленным ступеням куда-то в темноту. Потом появилось светящееся пятно, и мы оказались в тесном маленьком дворике. Из дворика попали в помещение, куда через отверстия в потолке проникал рассеянный свет. На стенах проступали полустертые фрески, потом они уступили место грубому камню. Я поняла, что попала в пещеру. Горел только масляный светильник, и из полумрака проступали двухметровые фигуры черноликого хранителя Ма-

хакала, Лхамо, скачущей на муле, и кого-то третьего — грозного и воинственного, оседлавшего льва. Маски-лица мерцали сумрачно и загадочно. Блики дрожали на коронах из черепов.

— Это самое древнее святилище Сен-ге-Ганг,— сказал Бежен.— Говорят, его построил сам великий Наропа, когда осушил озеро. На этом месте когда-то было огромное озеро: оно тянулось на запад до Каргила и на восток до Ле. Оно было и там, где стоит теперь Ле. Наропа был великим сиддхи. Он все мог.

На древней земле легенда и реальность смешались, переплелись, сбились во времени. Солнце уже зашло за горизонт, на песчаных волнах и зданиях монастыря лежал красноватый отблеск заката. Когда стемнело, громады гор прорисовались на звездном небе.

Начиная от Кхальзе, древняя караванная дорога пошла вдоль зелено-голубой ленты Инда.

Здесь, между Кхальзе и Басго, Рерих записал: «Именно эти формы, нарочитые на Западе, здесь начинают жить и делаются убедительными. То вы ждете появления Гуаньинь, то готова разрушительная стихия для Лхамо, то лик Махакала может выдвинуться из массива утеса. И сколько очарованных витязей ожидают освобождения. Сколько заповедных шлемов и мечей притаилось в ущельях. Это не правдоподобный Дюрандаль из Рокамадуры, это подлинная трагедия и подвиг жизни. И Бругума Гесер-хана сродни Брунхильде Зигфрида. Изворотливый Локи бежит по огненным скалам».

Здесь Николай Константинович вспоминал Нибелунгов, и в этих эпических изломах гор, древних ликах и бездонных ущельях ему чудились аккорды вагнеровских музыкальных картин. Его не покидала мысль о том, что мифическая страна Нибелунгов Скандинавии и Центральной Европы в своей изначальной сути связана именно с Гималаями. Была ли это догадка или неожиданное озарение — сказать трудно.

К следующему полудню нас приняла горная долина, где добротные массивные дома лепились к лиловым скалам, взбирались на них и застывали на вершинах. Террасы полей вплотную подступали к домам и скалам.

Вдоль дороги и на полях сновали люди. Одни пахали на яках, другие молотили собранный ячмень. Пахло свежей соломой. Женщины в плащах из ячьих шкур несли в корзинах дрова. Повсюду мелькали цилиндрические шляпы — черные, лиловые, зеленые, красные. Доносились с полей песни — протяжные и звонкие. Иногда в мелодию вплетался звук барабана.

В монастыре Ал ^тч шла служба. Осеннее солнце пригрет *ло и щедро заливало землю. У подножий разноцветных скал полыхали багряными тонами осенние деревья; солнечные

зайчики, отраженные от поверхности реки, скользили по деревьям, домам и полям. На скалистых склонах стояли субурганы. На одном из них бежал «Конь счастья» с развевающейся гривой. На седле коня в золотистом пламени горели три круга «сокровища мира».

После Алчи, когда дорога стала вползать на Ладакский хребет, открылся Басго среди безлесных желтовато-песчаных склонов гор. Сначала казалось, что это первозданное место необитаемо. Но вот глаз стал различать массивные стены, прямоугольные башни и дома. Они вырастали прямо из скал и повторяли монументальность и незыблемую мощь природных образований. Когда спустились вниз, крепости и башни Басго вознеслись над нами и появились побеленные деревенские дома с плоскими крышами. Они тянулись вдоль голубого и узкого притока Инда.

Потом среди каменных нагромождений образовался проем — с плоским, похожим на степь дном, с волнами песка по краям. И над песчаной равниной встали снега Каракорума. На равнину спускались их сине-зеленые отроги, пересеченные резкими тенями ущелий, распадков и гребней. Дорога, как стрела, устремлялась к снежным громадам, но на ее пути встали разломы нового хребта.

У самых снежных гор стал расти и приближаться удивительный старинный город, который назывался Ле. Город лежал на перекрестке древних путей. Каждый перекресток имеет свое точное положение. В Ле он был на базаре. Базаром была самая широкая улица, которая тянулась от королевского дворца к западной окраине, к холму, где стояли высокие ступы. На одной из них белый конь нес на седле сокровище мира — Чинтамани. Эту ступу Николай Константинович изобразил на картине, которая называлась «Конь счастья» и входила в серию «Май-трейя».

Вдоль этой магистрали тянулись лавки со снедью, тибетскими и ла-дакскими ремесленными поделками, стояли харчевни и чайные. От магистрали ручейками отходили улочки, также заполненные лавками, постоялыми дворами, небольшими гостиницами и снова харчевнями. Над ними стоял аппетитный запах бараньего бульона, поджаренных пельменей-момо и свежеиспеченных лепешек.

Заведения назывались одно диковинней другого: гостиница «Ячий хвост», другая — «Старая Антилопа», бюро путешествий «Снежного человека», фотостудия «Дракон».

Когда-то на перекрестке сходились караваны из Средней Азии, Тибета, Индии, Китая.

«С утра до вечера два главных городских базара заполнены шумной толпой, осаждающей груды товаров. Особенно ценится туркестанский войлок, который привозят из Хота-

2*