Вокруг света 1987-08, страница 24

нем, женщины негромко смеются, поправляя пераки, тяжело падающие на спины, прикрытые плащами из ячьей шкуры.

Из узкого переулка появляются навьюченные лошади, рядом шагают караванщики. Это кочевники с Чан-танга. Чан-танг — значит «плато». Кочевники приходят от восточных границ Ладака, некоторые из них — из самого Тибета.

В пограничном районе им известна каждая тропа, каждое ущелье, каждая скала. Они продолжают кочевать там, где кочевали их предки. На кочевниках короткие овчинные тулупы, туго подпоясанные в талии. На вытертой, местами засаленной овчине проступает затейливое шитье. На поясах висят длинные ножи с прямыми лезвиями в серебряных ножнах, на которых выгравирован орнамент и буддийские знаки счастья. Кочевники в мягких сыромятных или войлочных сапогах легко и упруго ступают по сухой земле городских улиц. Из-под меховых шапок на тулупы спускаются две косы, в мочке уха сверкает серьга-кольцо.

Кочевники с Чан-танга держатся свободно среди пестрой толпы, но что-то все-таки отличает их от нее. В них чувствуется детская беспомощность, растерянность перед городом, перед незнакомыми людьми, перед плутоватостью торговцев-кашмирцев. Кочевники — последние осколки когда-то огромного кочевого мира, теперь побежденного миром оседлым. Они приносят с собой дыхание снежных гор и степей. Неутомимая тяга к передвижениям живет в их настоянной веками крови. Они не боятся уходящих вдаль неизвестных просторов, крутых перевалов и государственных границ. Как тысячелетия назад, они пересекают преграды, чтобы появиться среди тех, чьим уделом стала неподвижность. Кочевники с Чан-танга гонят в Ле караваны с солью. Их обветренные, сожженные дочерна солнцем лица сразу выделяются в пестрой толпе базара.

Вот в толпе возникает человек — длинные прямые волосы перехвачены красным шерстяным шнуром, орлиный нос четкого рисунка, на ногах красные мягкие сапоги, похожие на мокасины. Он чувствует мой взгляд, останавливается и вопросительно смотрит на меня: он готов к разговору. Если не заговорить, кочевник медленно отойдет, и во всей его позе будет сквозить разочарование. В этой странной чуткости, в мгновенной реакции на чужой взгляд — еще одна черта этих людей. Подвижность жизни, видимо, сформировала динамичность ума и реакции. Если бы это было не так, кочевые народы не смогли бы сыграть исторической роли того динамичного звена, которое соединяло различные страны, разлиин&е культуры, различные миры.

Наблюдая кочевников на перекрестке, я все более убеждалась в их особом, непохожем на других,

характере. Придя сюда, в Ле, они никуда не спешили. У них была даже своя особая походка. Они внимательно вглядывались в то, что их окружало, заинтересованно смотрели на каждого прохожего, ценили беседу с ним и бережно уносили с собой на снежные плоскогорья то, что успели узнать и услышать на перекрестке караванных путей.

Через какое-то время кочевники исчезали с базара. Это значило, что караван отправился к себе, в родные горы. Потом они снова появлялись. Базар принимал их как свою неотъемлемую часть, насыщал информацией и товарами и провожал их яков и лошадей в дальний путь.

. И только в конце ноября, когда перевалы засыпало снегом, кочевники исчезли до весны. Шумная жизнь базара продолжалась без них. Каждый день на нем появлялись новые люди. Они приходили из глубин огромного горного района. Они не были похожи ни на кочевников, ни на местных жителей. На них были странные, не поддающиеся описанию одежды, немыслимые шляпы и колпаки. Отрешенно и безмолвно проходили сквозь базарную толпу, озабоченные своими таинственными делами. Их лица, покрытые горным загаром, всклокоченные черные бороды свидетельствовали о долгом и трудном пути. Они появлялись как призраки, никого не касаясь, ни с кем не заговаривая. Казалось, они приходили в город с важными вестями и сообщали их кому-то. И снова надолго исчезали, растворяясь за снежными перевалами и каменистыми нагорьями. Они казались мне вестниками, преодолевающими не только пространство, но и Время. За ними стояла иная культура, иной мир. Где находился их мир, я не знала. Но была уверена, что он существует.

Я брожу по узким улочкам города, стиснутым каменными массивами двух- и трехэтажных домов. Они напоминают приземистые, квадратные башни с узкими бойницами. По фасадам идут резные карнизы, окна забраны деревянными ставнями с наличниками. На наружных подоконниках маленькие горшочки с цветами. И эти цветы, и раскрашенные наличники смягчают облик домов-башен.

Дома плотно припаяны друг к другу, и пройти на другую улицу можно лишь по сводчатым каменным переходам, которые врезаны в нижние этажи. Целый лабиринт переходов: возникает ощущение, что идешь по древнему подземному городу и не знаешь, куда приведут его улицы. Но они выводят на очередную улицу-щель меж каменных высоких стен. Стены кое-где обрушились, кое-где покрылись мхом. Чем ближе к королевскому дворцу, тем круче становятся улицы, переходящие в каменные ступени. Дома карабкаются вверх, ползут к скалам, где застыла девятиэтажная громада дворца. Дома поднимаются друг над другом ги

гантской лестницей, которую венчает королевский монастырь.

Отсюда видна башня старинной -крепости — она стоит еще выше, на вершине скалы.

Ветер треплет разноцветные гирлянды молитвенных флагов, и кажется, что крепость еще живет, что на подступах к ней стоят воины с тяжелыми луками и прямыми мечами. Отсюда виден весь Ле: дома, дворец, храмы, чортены, ступы, мани-пирамидки древних погребений.

Старинный город. Странный город, вынырнувший из глубины веков и застывший на лунных скалах среди снежных вершин Гималаев.

Рерих бродил по улицам этого города, рисовал дома и чортены. Любовался бирюзовыми пераками женщин и разноцветьем толпы на базаре. В Ле он много и плодотворно работал. То, что он видел, и то, что рисовал, еще не исчезло.

...Последний караван ушел из Ле на восток в середине ноября. Пустеет древняя караванная дорога, по ней уже не пылят грузовики и автобусы. На дверях книжных лавчонок все чаще попадаются объявления: «Газет сегодня нет». Над горами бушуют снежные метели. Снег, густой и колючий, идет над перевалом Фоту-ла. Скоро перевал закроется, и регулярная связь с остальной страной оборвется. Наконец на почте вывешивают объявление: «Все сообщения только через письма». Письма раз в неделю начнет доставлять самолет, и то, если погода будет благоприятствовать. Что она будет благоприятствовать — сомнительно.

Морозный ветер поднимает над улицами Ле клубы желтой иссушенной пыли. Он набрасывается на песчаные скалы, выдувает из них все непрочное, все плохо укрепленное. Скалы стоят, окутанные желтой песчаной дымкой. Ветер гонит в сторону Ле тяжелые снеговые тучи. Горы отбрасывают эти тучи от города, но ветер снова и снова шлет их в атаку, подгоняя их снежными буранами. Горы еще сопротивляются, защищая дома, людей и поля. Но день ото дня сопротивление слабеет. Сначала в город просачиваются передовые отряды противника — сухие редкие снежинки, смешанные с желтой пылью. Вслед за ними на штурм идут тяжелые черные тучи. Они прорывают ослабевшую оборону и обрушиваются на город снежным вихрем. Потом ветер успокаивается, удовлетворенный одержанной победой, а снег валит крупными белыми хлопьями. Он покрывает плоские крыши домов, оседает на башнях крепости, ложится на опустевшие поля, замерзшие водоемы и источники.

Старый сторож сидит на корточках у стены гостиницы, где я живу, и, полуприкрыв глаза тяжелыми веками, тянет длинную тоскливую песню без слов. Зимнюю песню. Теперь Перекресток оживет только весной...

Окончание следует