Вокруг света 1988-08, страница 7

Казалось, у японцев осталась одна-единственная тема для разговора. Сначала она называлась «нихон-рон» — «дискуссия о Японии», а позже — «нихондзинрон» — «дискуссия о японце». Но дословный перевод почти ни о чем не говорит. В Японии некоторые понятия зачастую настолько эмоционально перегружены, что в конце концов теряется их определенность. Под «нихондзинрон» подразумевают размышление о своеобразии японского народа, о его неповторимости. Под влиянием средств массовой информации дискуссия о неповторимости превращается в общенациональный психоз. Япония сама себя открывает, и японцы призывают японцев открыть Японию. Кстати, это вовсе не так уж бескорыстно, как может показаться на первый взгляд. Здесь многое взаимосвязано. «Гайд-зину», человеку извне, понять это трудно, объяснить — тем более. «Discover Japan!» — «Открывай Японию!»— призывали многие красочные плакаты на английском (не на японском!) языке, выпущенные управлением государственных железных дорог в начале семидесятых годов. «Открывай Японию!» — призывают по-английски японцы японцев. И самое странное, что этот призыв в высшей степени действен. Он стал девизом, который помог обогатиться владельцам железных дорог, а еще больше — отелей, и тем самым — одной из самых молодых отраслей промышленности — индустрии досуга. Рука об руку с этой кампанией шло открытие «фурусато» — «старой деревни» — малой родины, села — в противоположность городу.

После второй мировой войны люди потянулись в город. Япония бурно урбанизировалась. Сельская община слыла бескомпромиссной в области человеческих отношений. Крупные города обещали не только большую личную свободу, но и лучшую материальную обеспеченность, более интересную культурную жизнь. Однако уход сельских жителей в города менее чем за двадцать лет обернулся тоской по земле, по человеческой защищенности — всему, что было в деревенской общине. Прежняя шкала ценностей, казавшаяся уже утраченной, возродилась к новой жизни. И как один из симптомов нового развития снова стали появляться «фильмы о родине», создаваемые порой людьми, которые еще не так давно выбрасывали за борт все, что имело отношение к традициям и наследству. Теперь их призыв гласит: твоя истинная родина там, где ты родился, только там ты сможешь обрести счастье. Вернись, изгнанник, назад к земле, которая хранит прах твоих предков.

Они пробудили тоску, которую утолить невозможно, так как процессы развития нельзя повернуть вспять. Однако остаются праздники — а их в Японии множество — и заполняются железнодорожные поезда. Открывай Японию!

Подобное происходит и в других

странах. И тем более удивительно, с каким усердием, не жалея бумаги, японские ученые и публицисты силятся доказать — выдвигая подчас весьма странные теории,— будто всеми своими достижениями Япония обязана только самой себе. Притом любая новинка — всегда истинно японское изобретение.

Издатель одной англоязычной газеты в Токио высказал мнение, что для неяпонца необязательно читать японские газеты, так как издающиеся в Японии газеты на английском языке в достаточной степени обеспечивают его необходимой информацией. «Значительная часть того, что печатается в нашей прессе,— писал он,— не вызовет никакого интереса у иностранного читателя. Мы же представляем иностранцу, как мне кажется, довольно точную картину японской жизни». Но ведь весь материал, публикуемый в его газете, тщательно отбирается, да и откуда ему знать, что для иностранца представляет интерес, а что нет?

Этот пример говорит о том, что Япония хотела бы, чтобы ее видели лишь в том свете, в каком она сама себя подает, а не такой, какая она есть на самом деле. Может быть, японский народ, постоянно оглядывавшийся за последние сто лет на Европу и Соединенные Штаты, потерял родную почву под ногами, не в силах больше выносить «двойную жизнь» — азиатскую, с одной стороны, и европейско-американскую — с другой? Тогда самопознание и поиск собственной самобытности как бы вытекают из естественного инстинкта самосохранения.

Возможно, кое-кто найдет очень простое объяснение феномену под названием «дискуссия о японце», сведя его к национализму. Ведь упор на национальное своеобразие обычно расценивается как признак национализма. Наверное, это будет упрощением.

Внешне японский образ жизни зачастую представляется смесью азиатского и европейско-американского.

Новое рождается в борьбе со старым. Старое постепенно отмирает. В конце концов оно исчезает или сохраняется, если его нарочно поддерживают. Это подтверждается опытом развития всего человечества. Но насколько это верно для Японии?

В конце прошлого столетия началась индустриализация страны, а к началу нашего века появилась тяжелая индустрия. Она становилась все более мощной, однако не разрушила мелкое, базирующееся на ремесленном труде, производство, а включила его в новую индустриальную структуру. «Двойная структура» стала характерной чертой японского капитализма.

Старое и новое, «японское» и «европейско-американское» сосуществуют, не сливаясь, вместе. Чаще всего мирно, а если между ними и возника

ет конфликт, то он не превращается в безжалостную войну. Вот это многообразие внутреннего и внешнего уклада жизни, возможно, единственное в своем роде явление среди всех народов земли.

Если кто-нибудь хочет жить в Японии по «японскому» образцу — пожалуйста. Если желает жить по «европейскому» («американскому») образцу — тоже пожалуйста. Он может спать на «нормальной» кровати, если считает, что постланное на полу японское ложе неудобно. Хочешь пользоваться во время еды ножом и вилкой вместо палочек — изволь. К услугам любителей кофе несколько тысяч небольших кафе, или «кафе-шоп», как их называют сегодня молодые японцы. Желаешь выпить виски вместо сакэ, съесть мясо вместо рыбы, картофель — вместо риса — пожалуйста. Этот список можно было бы продолжить до бесконечности.

Если захотелось принять ванну по-японски (японцы, как правило, купаются перед сном ежедневно), ты должен быть готов к тому, что вода для купания будет более горячей, чем тебе хотелось бы. Кроме того, от тебя потребуется основательно помыться мылом, прежде чем ты влезешь в деревянный (ныне — облицованный кафелем) чан с водой. Перед тобой в этом чане побывали (в той же воде) другие — и к этому надо привыкнуть. В сельской местности купание может превратиться в рискованное предприятие, ибо там пользуются металлическими котлами. Даже если огонь под котлом уже не полыхает, прикосновение к его стенкам, а особенно ко дну, может вызвать ожог.

Обычно в таком котле плавают несколько досок, которые нужно умело притопить, иначе купание превратится в пытку. Недаром оно называется «гоэмонбуро» — по имени прославленного разбойника Гоэмона Исикавы, который в конце XVI века был приговорен к смерти и брошен именно в такой котел, где и сварился. А кто не признает купание по-японски, может ограничиться душем или ванной, хотя японец считает не очень гигиеничным сидеть или лежать в воде, в которой намыливаешься.

В деревне европеец скорее всего вынужден будет отказаться от кровати, ножа, вилки и кофе. Однако в принципе в Японии всегда держат наготове и то, и другое, и третье, и четвертое. Правда, далеко не в каждом доме.'

То, что в Японии поистине все по-иному, чужеземец должен принять как должное. Поставить себя на место японца он все равно не сможет, так как он слишком «дорай» (от английского «dry» — «сухой») — так считают японцы. Японцы не боятся показывать свои чувства, быстрее поддаются им, кажутся излишне сентиментальными. В личной сфере, однако, эмоциональность скрывают: крепкое рукопожатие друзей, сердечные объя

5