Вокруг света 1988-12, страница 22

— По стеклу?

— Да нет же, то ж так говорится — по стеклу, а рисуешь-то под стеклом: с оборотной стороны...

Показать, как прекрасна жизнь, можно только «через стекло», считает Сколоздра. Здесь цвета чисты, и стекло, конечно, уплотняет их, делает яркими. Только писать много труднее, чем по холсту: исправить ничего невозможно. Художник на холст положил мазок, отошел, посмотрел — не понравилось — положил сверху еще мазок... А здесь так: по стеклу сделал мазок — он первый и последний, второго быть не может, ведь виден-то сквозь стекло все равно первый. Можно, конечно, бритвой подчистить, но Сколоздра до такого не доходил.

Ну а главная трудность — писать нужно в зеркальном изображении, как гравюру резать.

— Стекло бы, конечно, лучше потолще, качественное, ну да берешь то, что есть: обычное оконное,— рассказывает Сколоздра.— Краски какие? Да наилучшие! Детские, по три семьдесят — других-то у нас и не бывает. Пишу только маслом — темперу даже никогда не видел, какая она. Развожу олифой домашнего производства. Кисточку тоже сам с домашних тваринок выстригаю. Кисточки у нас не продаются, я слыхал — японские есть, но где ж их возьмешь! Ну и начинаю работать. Вперед, конечно, наводишь контуры тушью. На бумаге не рисую — ведь тогда желание открыть себя уже пройдет: оно уже бумаге отдано, а копию с нее на стекле делать для меня никакого интереса нет. Вторая картина — на стекле — всегда хуже эскиза.

— А если без эскиза, так, значит, вы картину свою сразу целиком видите — в цвете, во всех деталях? Или она вам постепенно открывается?

— Это просто: как песню какую услышу или думка какая в голове заведется, я зажмурю глаза и вижу картину полностью. Большинство картин у меня из песен, из детской жизни. Вот «Колядники», к примеру. Когда-то у нас на рождество дети ходили по хатам с шопкой — деревянным ящиком, где разыгрывалось кукольное представление о рождении Христа,— и колядовали...

— Потому ^ё Картины и радостные такие? ^

. *■ МоЖно подумать, что я прожил веселую и хорошую жизнь, верно?

—- Да, похоже. Вот и на автопортрете вы стоите с мольбертом в цветущем саду...

Оказалось, однако, что эта работа родилась под влиянием обстоятельств скорее грустных, чем радостных. Через подворье Сколоздры проложили железную дорогу, отчего теперь его дом опасно сотрясают проносящиеся мимо поезда. Хозяина же выбрали ^ю Львов и пообещали дать квартиру в Стрйе, когда закончат тамр^офлй ■.-до&г, Возвращаясь из Львова, Сколоздра, как он сам говорит, «представил

себя в этом железобетонном склепе» и загрустил. Тут и зародилась мысль: сделать автопортрет в родном селе, пока не всю красоту извели.

— Какие вербы у нас росли,— вздыхает Сколоздра.— Вырубили все, когда мелиорацию делали, а ныне в колхозе ни урожая, ни красоты. Из Днестра раньше воду пили, а теперь хиба ж вода — одни промышленные отходы... Ну а у меня во дворе и сейчас с весны до осени все цветет. Вот я и представил себе, как хорошо быть народным мастером — среди такой красоты, конечно.

При всей условности и аллегоричности сюжеты картин Сколоздры не оторваны от карпатской природы, от народного быта. Спрашиваю:

— Что это за ангелочки там у вас летают, Иван Николаевич?

— Та ни,— смеется он,— то ж див-чатки с дудариками маленькими. Есть у нас песня такая «Диду мий, дуда-рику», вот и на картине Дид играет на дуде, вокруг веснянки, цветет все. А в фантазии народного майсто-ра все летают. Если б дивоньки стояли, а не летали, они бы ухо старому дударю не ласкали своими тоненькими голосками.

— А куда это по карпатским снегам кони богоматерь везут?

— Та кто ж його знае — куда! Есть у гуцулов легенда — я ее знал на память, да забыл, помню только, что ктось там, идя на вечерню, бачив, как скачуть кони, ангел правит, а в санях — матерь з дытыною. Вот мне и захотелось показать их да прекрасные Карпаты. Писал эту зимнюю картину в самую горячую пору лета. А веснянку зимой. Почему — не знаю, наверное, коли дюже горяче, хочется холода, коли дюже холодно — то тепла. Человеку всегда хочется того, чего нету.

— А какая ваша самая любимая картина?

— Самые любимые еще не нарисованы. Последний год был очень трудный — мать умерла, и я почти ничего не сделал. Раньше бывало — одна еще не закончена, а другую уже починал, так хотелось рисовать. Тогда меня еще никто не знал, а теперь искусствоведы ездить стали. Один ка-же: «не так», другой каже: «не так»,—тут и задумаешься... А вот у друга моего и, можно сказать, крестника по ремеслу у искусствоведа Василя Отковича — есть думка'Й^га-низовать выставку всего стекла, что осталось во Львовской области. Там можно будет посмотреть, сравнить — как оно развивалось...

Дело говорит Сколоздра. Очень даже интересно было бы взглянуть! Во Львове я такие частные коллекции народной иконы на стекле видел — куда там до них музейным! А ныне Сколоздра — единственный мастер, возродивший этот традиционный вид народного творчества, широко распространенней в прошлом на Украине. Да; Ц яёдалько «а Украйне. Живопись на¹ стекле была известна в Индии, Древнем Риме, Византии, стра

нах Центральной и Западной Европы. Из ремесленных мастерских Аугсбур-га через итальянские и голландские порты картины отправлялись огромными партиями в Америку, Скандинавию, Россию. Почти все центры крестьянской живописи в XVIII— XIX веках, расцветшие в Богемии, Баварии, Верхней Австрии, Силезии, Моравии, Словакии, Галиции, возникали по соседству со стекловарня-ми — в лесистых местностях, где было топливо для варки калия, плавления кварцевого песка, известняка и калийных солей — основных компонентов гутного стекла. Раскатывалось оно из шариков, края были толще даже на ощупь. Писали всегда на «вогнутой» стороне, заключали икону в деревянную раму. Часто использовали стекло со свинцовыми добавками, приобретавшее со временем мистический йолочный отсвет.

Искусство это чисто народное: в конце XVII века вышел указ, чтобы все иконы «портацкой» работы из церквей вынести и не принимать. Зато в темные хаты с низкими окнами иконы на стекле принесли праздник. По технике ранние из них очень близки к иконам на дереве, что висели в хатах. Продавались они на храмовых праздниках, ярмарках.

Хрупкий материал, подаривший иконе такую яркость и звонкость красок, сделал ее, увы, и очень недолговечной. Одно неосторожное движение — и... Вот почему икон на стекле дошло до нас не так уж много, и по той же причине, наверное, не найдешь нынче охотников работать в этой технике. Может, один не унывающий Сколоздра и остался. /

— Должно быть, земляки ваши, Иван Николаевич, на вас молятся за то, что трудами своими такое искусство сохранили?

— Та тю, де там, в сели меня не разумиють. Вот если б я робил шось на корысть — корзины плел или хочь ту же картину, но чтоб похоже все было в точности, как на фотографии,— тогда другое дело. А так нет, не понимают. Привыкли, конечно, что теперь до меня со Львова, с Киева, с Москвы ездят, а прежде и вовсе косились.

Ну и огорошил меня Иван Сколоздра. На иных нынешних «академиков», у которых и вправду все «как на фотографии», народ валом валит, часами стоять готов, чтоб на выставку попасть, а тут под боком такой талан-тище, такая самобытная народная сказка течет — и чтоб хоть кто взглянуть зашел! При чем тут «корысть», при чем тут польза, опомнитесь, люди добрые, вглядитесь в портреты «портацкой» работы! Ведь в них фантазии о прекрасном времени и счастливой жизни доброго человека из села Розвадов Николаевского района Львовской области, фантазии — то самое, чего всегда не хватало людям.

...Прощаясь утром с художником, я на всякий случай пересчитал кошек.

Львовская область

20