Вокруг света 1989-01, страница 6

кими разысканиями. Леопольд I, памятник которому высится в центре Брюсселя, заявил с решительностью древнего римлянина: «Бельгия будет французской, либо ее не будет вовсе». По правде сказать, политическое и экономическое господство франкоговорящего меньшинства опиралось на вполне земные материи: уголь и железо, поставляемые Вал-лонией. Французский язык сделался признаком принадлежности к знати, приобщенности к мировой культуре. Дошло до того, что состоятельные фламандцы, желая прослыть поборниками прогресса, стали стыдиться своего деревенского происхождения, «отсталого» языка, а некоторые даже меняли «неблагозвучные» родительские фамилии...

Однако далеко не всем понравилась оптовая распродажа национальной культуры. В 1900 году депутат-фламандец впервые обратился к парламенту на родном языке. Стали возникать начальные и средние школы, университетские курсы на голландском. Наконец, открылся первый фламандский университет в Генте. После второй мировой войны экономическое значение Валлонии упало из-за резкого сокращения угледобычи в Арденнах. А на побережье росли современные отрасли промышленности. Фламандцы брали реванш и в области культуры, и это обострило языковую ситуацию.

Составлением карт различных говоров занимаются во всех странах академические институты. В Бельгии же этот вопрос поднят на государственный уровень: четверть века назад парламент после длительных дебатов установил разграничительную линию между районами употребления французского и голландского языков. Я видел такие карты. На них Фландрия и Валлония окрашены разными цветами, тщательно прорисованы очертания поселений франкофонов среди фламандцев и наоборот. Отдельное пятнышко означает немецкоговорящее меньшинство на границе с ФРГ. Брюссель выделен в особую зону, дабы явить собою пример полного двуязычия. Не воображайте только, что все брюссельцы свободно объясняются по-французски и по-голландски. Не потому что бесталанны — скорее не хотят.

Страсть человека творить для себя проблемы неистребима. Мне рассказывали, как в начале восьмидесятых годов пал последний оплот двуязычия — университет в Лёвене. После ожесточенных столкновений студентов враждующих общин франкофоны прихватили половину университетского имущества и отъехали на пятнадцать километров к югу, где организовали параллельно учебное заведение. С библиотекой поступили так: одну книгу валлонам, другую фламандцам.

По языковому же принципу разделились банки, политические партии, школы, университеты, полиция, пляжи, бары.

Если преподаватель русского языка из Гентского университета Хейли ван де Виле глубоко переживает углубляющийся раскол нации, то другой мой бельгийский знакомый утверждает, что фламандцам и валлонам лучше бы разгородиться настоящей границей. Он сказал, что только государственные долги да неясность будущей судьбы Брюсселя заставляют сосуществовать две языковые группы.

Психологический механизм постоянной напряженности прост, а потому эффективен. Сегодня вместо ответа на вопрос вам покажут спину — завтра вы расскажете обидный анекдот в форме лингвистической загадки — послезавтра полиция будет разгонять водометами ожесточившихся «языкоборцев».

К счастью, проявления экстремизма подобного свойства не так уж часты. Тем более здесь, во фламандской глубинке, где на разгороженных польдерах по обе стороны шоссе мирно пощипывают сеяную травку коровы, овцы и лошади.

Брюгге предстает перед глазами двумя рядами коттеджей с одинаково подстриженными газончиками и готически устремленными к небу черепичными крышами. Группа школьников на велосипедах у светофора, осторожно выруливающий на большую дорогу двухэтажный туристский автобус, ультрасовременный клуб какого-то предприятия, автостоянка — согласитесь, во всем этом нет пока ничего, что могло бы даже отдаленно напомнить страницы «Тиля Уленшпигеля».

Только после, проехав мимо сторожевой башни, походив по булыжным мостовым вдоль пестрых фасадов, увенчанных ступенчатыми фронтонами, постояв подле грандиозного утеса местного «Нотр-Дама», послушав протяжные крики чаек над черной водой канала, начинаешь ощущать, как у тебя медленно кружится голова. Да въяве ли все это, спохватываешься ты, не подсунули ли доверчивым иностранцам талантливо сработанную театральную декорацию, перед которой скоро разыграют спектакль предприимчивые делатели денег? Неужели и вправду целый город смог сохранить свой исторический облик нетронутым? И где? В одной из самых промышленных стран мира, буквально в проходном дворе Европы!..

Да, это так. Брюгге больше тысячи лет. Из военной крепости, противостоящей набегам викингов, он стал в XIII веке процветающим городом Ганзейского союза. Здешних купцов, торговавших сукнами, полотном и кружевами, хорошо знали и в домонгольской Руси — раскопки в Новгороде подтвердили этот факт, а в северной части Брюгге до сих пор существует «Русская гавань».

При герцогах Бургундских город

прославился на всю Европу рыцарскими турнирами и блестящими праздниками. То под одну, то под другую корону переходил Брюгге, сопротивлялся энергичным конкурентам из Амстердама и Лондона, но сокрушительный удар исподтишка нанесла ему природа. Звин, глубоко врезавшийся в сушу залив Северного моря, заилился и обмелел настолько, что в начале XVII века порт Брюгге закрылся. Представьте себе драму города, овеянного преданиями блистательного прошлого и обреченного на захолустное прозябание. Это не так сложно сделать — ведь и у нас в стране немало таких городов.

Но вот в конце прошлого века писатель Георг Роденбах опубликовал сентиментальный роман «Брюгге мертвый». Быть может, этот роман всколыхнул патриотические чувства фламандцев, уже подогретые «оф-ранцузиванием». Так или иначе, но открытие и возрождение Брюгге началось. Возникла грандиозная идея: взять под защиту, сохранить всю застройку внутри кольца каналов. Эта идея продолжает работать и сейчас, при том, что Брюгге не заповедник, это живой город, центр провинции Западная Фландрия — крупного промышленного района.

Приходилось ли вам обращать внимание на то, как по-разному старятся дома? Одни с величайшим достоинством несут груз своего возраста и подобно заслуженным ветеранам напоминают вам о славе и трагедиях былых времен. Другие j^e в своей крайней запущенности похожи на забытых стариков, одиноко доживающих свой век в высокомерном окружении цветущих юношей. Вы наверняка видели такие дома на улицах наших городов, близких по возрасту и историческим заслугам Брюгге, но доведенных не войной, а стараниями соотечественников до такого постыдного и жалкого состояния, что, как говорят, ни в сказке сказать, ни пером описать.

Так вот, берусь утверждать, что дома в Брюгге — именно первого рода. Особняки знати на Дейвере или жилища бедняков на Грунерей, стильные посольские здания или ряды гильдий ремесленников, колокольни соборов или братские кельи — все несет отпечаток мудрости и величия, все заботливо поддерживается в том виде, в каком застала город волна возрождения. Кольцом каналов как бы сомкнуты навечно вековые слои истории фламандцев.

Мы с Виктором и Йорисом проехались на туристском катере по каналам. С воды перед нами разворачивались не только нарядные набережные, но также и глухие стены каких-то строений, стертые ступени старых причалов, тяжелые арки мостов. Глаз мой напрасно искал признаки заднего двора — их не было.

Черная вода бьется о темно-красную кладку, лижет кайму мха, колышет покров плюща. Она доставляет много хлопот тем, кто живет вдоль

4