Вокруг света 1989-09, страница 20

ром. Ой готов работать весь день, но его пока мучают в школе, где Алэн проводит по два года в каждом классе. Сперва я дарил ему французские детские книжки нашего издания и только потом догадался, что читать его еще так и не научили. Все бы ничего, да вот как он будет потом тащить всю эту семейную бухгалтерию?

Богаты ли Мороны? Трудно сказать. Конечно, и земля, и дома, и коровы, и их полдюжины тракторов стоят миллионы. Однако, чтобы не прогореть, они должны вот так работать, от темна до темна. Да они и привыкли к этому, не могут иначе. Проблемы их в другом — они производят слишком много молока. Государство готово им платить отступного, платят уже за каждый литр не-произведенного, ненадоенного молока. Немного, конечно, но все же платят, в виде премии, скажем, восемь копеек за литр (по курсу опять же, если считать, что франк — это гриве-ник). Потому что все страны Общего рынка производят молоко, да еще столько молока, а куда же его девать? Точно так же дело обстоит в Европе и со свининой, и с маслом, и с фруктами... Оттого они и спорят в Брюсселе до обморока, министры стран Общего рынка: кому перестать выращивать оливки, отказаться от апельсинов, кому завязать с молоком и мясом. Спорят, но договориться не могут.

Всегда в курсе всех этих споров другой мой сосед — Гасгон Бизье. Он вообще многим интересуется. Иногда он сообщает мне, что, кажется, моя страна купит у них зерно — вот было бы здорово! Он часто рассказывает, что у него даже был однажды наш трактор ЧТЗ. Не сейчас, конечно, на заре туманной юности,— сейчас-то у него огромный «Джон Диэр» и еще какие-то итальянские — с двухэтажный дом высотой, со стеклянной крышей. Два его сына работают с ним, да и безземельные соседи помогают, те, что живут в бывшей школе (есть такая семья на хуторе).

Бизье продает сидр туристам и участвует в праздничных церемониях в соседнем городке, где ему было пожаловано звание магистра и кавалера сидра. Во время этих праздников вся его семад облачается в оранжевые, как у буддийских монахов, мантии.

Любопытствующий Гастон собрал у себя на пашне богатейшую коллекцию каменного оружия.

Однажды он, таинственно подмигнув мне, извлек откуда-то пачку акций Московс ко-Петербургской железной дороги.

— Тут у многих такие есть,— сказал он.— В английских газетах был слух, что выплатят. О-о, Горбатшов!

Я дружу с его сыновьями. Старший окончил частный (католический) сельскохозяйственный коллеж и теперь там же преподает. Младший, огромный, толстый, как Пантагрюэль, бросил школу, когда оттуда ушел его любимый учитель. Не захотел привы

кать к новому. Ему вообще нелегко знакомиться с чужими людьми. Я не думаю, чтобы он когда-нибудь бывал в кино или на танцах. Вот тебе и француз! Вечерами читает, смотрит телевизор или спит. Нас с дочкой он встречает лучезарной улыбкой.

Гастон у принадлежит в деревне пяток или больше домов — одни достались в наследство, другие он прикупил. У него, кроме обширных полей, тоже есть коровы, индейки, кролики и винный подвал с тысячами бутылок сидра и сливовицы. Но живет скромно — по традиции, не по нужде.

Иногда Гастон пытается мне объяснить что-нибудь сельскохозяйственное, например, как он растит пшеницу или кукурузу. Сперва, говорит, разбрасываем вот этот химикат — чтобы росла быстро. И этот гербицид — от сорняков. Потом — этот химикат, чтобы остановился рост, а то все уйдет в стебель. Потом еще...

Я слушаю с ужасом — а не отравит ли землю эта его химфабрика? Но, надо признать, колосья у него на поле — один к одному, подсолнухи — все одного роста. Чем бы они тут ни занялись, производство у них немедленно превращается в перепроизводство. У жены Га стона коровы дают в среднем по двадцать — двадцать пять литров молока в день. И при этом у нее ни одной медали. Даже грамоты нет.

Мне невольно вспоминается плакат, который уже с полгода как наклеен на парижской пятиэтажке, в которой живет жена: «В стране слишком много масла, в стране слишком много мяса, слишком много одежды, слишком много книг, слишком много врачей, слишком много учителей, слишком много музыкантов — это значит, что страна завязла в кризисе». И подпись — «Компартия Франции». Может, все так и есть. Грустно, чтб не нужны больше книги, не нужны писатели... И все же я время от времени думаю: как бы это у себя организовать такой кризис, хоть на время...

У Гастона, конечно, есть непримиримые наследственные враги — конкуренты. Это семья Бланшар. Они тоже мои соседи. И тоже весь день скачут с трактора на трактор, с машины на машину: сеют кукурузу, подсолнечник, ячмень, пшеницу... И сады, конечно, и огороды, и сидр у них. А молодой Жак Бланшар у нас совершеннейший новатор. В огромном затемненном амбаре он разводит бледные стебли «андива». Это — заморский салат, который сравнительно недавно прижился во Франции. По утрам Жак включает свой «минитель» (что-то вроде компьютера) и видит на экране все, что касается его любимой культуры: метеоусловия на сегодня, рекомендуемые работы на сегодня, рекомендуемые химикаты — их цена и дозировка, продажные цены на сегодня и т. д. и т. п. Цены на «андив» неплохие, и молодой красавец Жак процветает. По вечерам он летает с невестой на крошечном самолетике типа УЛМ (крылья из ка

кой-то ткани, а мотор, кажется, мотоциклетный). Самолетик трещит над головой, и деться от него мне некуда.

Впрочем, модерновый Жак находит и другие способы оживить наш глухой угол. Один из домов в непосредственном соседстве с нами он превратил в «деревенский жит», нечто вроде дачи. Такие дачи сдаются на день, два, на уик-энд, на неделю, месяц, подобные сведения о них по всей Франции публикуются в зелененьких брошюрках. Стоит она рублей десять в день, по сравнению с ценами в отеле недорого, и притом можно заранее забронировать по телефону. Банки и государство дают крестьянину ссуду на оборудование подобных дач, и отделаны они, как правило, очень неплохо: во всех комнатах сохраняется и старая крестьянская обстановка, и местный стиль, но есть все современные удобства, а снаружи — просто старая ферма. Конечно, я такому соседству не слишком рад. Иногда на уик-энд или праздники из города приезжает какая-нибудь лихая компания — жарят шашлыки и что-то кричат хором (может быть, «пей до дна!»). Это, впрочем, бывает нечасто. Чаще в саду стучит моя машинка, по соседству ревут «тондёз» для стрижки газонов, где-то вдали фурчит трактор, и птицы поют, много-много птиц...

Да, да, надо же еще навестить мадам Менье, последнюю по порядку, но не по значению, как говорят англичане.

— Джень добжи!

Я ее приветствую по-польски, она родом из-под Кракова. Но сама она по-польски уже не говорит — сорок пять лет как приехала во Францию. Тут, в сельской Шампани, как и повсюду во Франции, поляков очень много (Бланшары женаты на польках, но те тоже забыли польский). Мадам Менье прожила с мужем лет сорок, нарожала ему сыновей и дочек, но расписаны они с мужем не были: у Менье были опасения за землю, за имущество. Вообще, месье Менье был крепкий орешек. Я еще застал его. И его, и даже его огромных — с избу — ломовых лошадей — першеронов. С той нашей первой встречи произошло много трагических событий. Государство решило навести порядок в землепользовании — объединить мелкие, разбросанные по всей округе учасТки, принадлежащие одному хозяину, в более крупные. У Ме,нье вместо десяти поменьше стало пять участков побольше. Он это событие сильно переживал — пришлось отдавать свое, брать чужое, а в свое уже ноги вросли. И еще беда. Младший сын уехал работать в город: сейчас он богат, купил много домов и изредка приезжает помочь матери. А старший остался с отцом. Он хотел хозяйство модернизировать — першеронов, мол, теперь недостаточно, есть новейшие машины, есть химия. Отец новшеств не одобрял, он был хозяин в доме. Мать сочувствовала сыну, а

II