Вокруг света 1989-11, страница 20

Вокруг света 1989-11, страница 20

бурлила рыбацкая жизнь. Начало этому времени было положено в 1955 году. Рыбаки тогда, вообще-то, здесь, на островах, в первый раз почувствовали, что такое настоящие деньги. Появились рыболовецкие колхозы, вода тогда в море была чистая, рыбы было много, и у рыбаков уловы были большие, да и платили хорошо.

Юло вспоминал, как на его маленьком Абруке рыбаки сперва купили себе мотоциклы, потом кое-кто и машину, потом телевизоры, холодильники... А денег оказалось в кармане еще больше. Стало нечего делать с деньгами. Мужики поумнее построили себе крепкие хутора, каменные дома...

Я и сам видел деревню Насва рядом с Курессаара. Ее называли самой богатой рыбацкой деревней в Эстонии. Такие деревни я встречал и в прибрежных колхозах и в Латвии, и в Эстонии, выходил с рыбаками в море, а потом, бывая у них дома, удивлялся их добротному крестьянскому хозяйству. Именно тогда, в шестидесятые годы, на островах и начали рыбаки крепко пить.

— Сильные, здоровые... они пили не от грусти, как мы, интеллигенты,— говорил Юло,— а от полноты жизни. Только вот когда начинался этот процесс, мы вовремя не заметили, не остановили.

— Что и говорить,— вторил я ему,— в те же годы, о которых вы говорите, во Владивостоке, помню, приходили, с промысла рыбаки, занимали весь ресторан «Золотой Рог» и сорили с трудом заработанными деньгами... Не знаю, пили ли они от полноты жизни или нет, но весь город знал: рыбаки гуляют.

— Кстати, как там у рыбаков обстоит дело с проблемой кадров? — спрашивал Юло.

— Не знаю,— отвечал я,— давно не был... Думаю, неважно.

— Вот у нас, скажем, рыбаков стало меньше. На Сааремаа,— потянул Юло какую-то еще неясную мне мысль,— пару лет назад местные власти приняли все-таки свои местные законы, по которым человек, живущий на острове в радиусе до трех километров от берега, может сам ловить себе рыбу, добывать пищу...

Я, не дослушав, тут же принялся вслух это решение примерять к Рухну: остров длиной километров шесть-семь, шириной — три, значив все островитяне могут выходить в • море...

— Нет! — сказал Юло.— Поздно... Представьте, пятилетний мальчишка живет на таких маленьких островах, как Рухну или Абрука, и с детства уже понимает, в какой

, ситуации он живет, знает, что ему нет свободного доступа в море... Так вот, из него не получится рыбак. Так же, как мы не вернем уже тех крестьян, которые оставили свое хозяйство лет пятнадцать назад...

Я знал, что Юло побывал всюду. Он бывал и на Канарских островах, и в Исландии, на всех островах Балтийского моря: на Готланде, Борнхольме, на маленьких шведских, не говоря уже о финских.

— Скажите, Юло,— спрашивал я,— а как обстоит с этой проблемой на островах ваших соседей?

— У них одна проблема. Как найти работу для молодых людей, чтобы они остались у себя дома, чтобы их не тянуло на материк, не манили огни больших городов...

И Юло принялся рассказывать, как на его глазах пустел его Абрука... Он помнил, когда остров жил нормальной жизнью, на нем было тогда сто десять человек. Потом, начиная где-то с 1975 года, народу становилось все меньше и меньше, и теперь живет всего тридцать шесть человек, и то больше старики. Детей не осталось, школу закрыли. Несколько лет даже своего фельдшера не было. Во время ледохода никакого сообщения в течение трех-четырех недель. Магазин сначала работал ежедневно, потом три раза в неделю, сейчас только один день и то в течение двух часов...

— Это уже ненормально для современного человека...— сокрушался Юло,— и продовольствие надо возить из районного центра. Получается, на острове живут полугорожане... Нет. Ни те и ни другие.

Да, но сегодня с Абрукой и, насколько мне известно, с Рухну прекрасная телефонная связь. Если верить слухам, в каждом доме телефон. И потом — Сааремааский райисполком выбил специально для малых островов верто

лет, старается не обделить других И Абруку вниманием и в остальном... Но, как бы там ни было, все же прав Юло. Должно быть, грустно приезжать в отцовский дом и собственными глазами видеть, как тихо, пусть даже без всякой драмы, постепенно вымирает тот мир, который был для тебя самым важным на свете.

Похоже было — то, что случилось с Абрукой, случилось и с Рухну. Но разве что Абрука находился совсем рядом с Сааремаа, уютным городом Курессааре, богатыми рыбацкими деревнями, которые связаны между собой прекрасными шоссейными дорогами, такими, что всяк позавидовал бы на материке. Но главное, Абрука был рядом, перед глазами, в десяти-пятнадцати километрах от нормальной жизни, где теперь активно действует Народный фронт, где усердно работают «Зеленые»...

Нигде я так не чувствовал отдаленность Рухну, как здесь, над открытым морем, на высоте. С маленького вертолета, просвеченного насквозь поблескивающим светом, остров казался отшельником. Стоял в стороне от архипелага — с одной стороны, 6т Большого берега — с другой.

Сейчас самое время сосредоточиться на встрече с ним... Я тешу себя тем, что Рухну в море — сам по себе и, как одинокий человек, принимает всякого, кто этого захочет. Может приютить, а потом отпустить на все стороны и снова принять... Это уже другой вопрос, чем потом это для него оборачивается. Но тех, кто остается с ним, это печалит.

Кто-то сказал, что Рухну всегда был особенный. Рухну не какое-то там заколдованное место, где история повторяется. Скорее всего история здесь прервалась, и поэтому ее продолжение сложнее и необычнее, чем на других островах...

То, что до 1944 года на Рухну жили шведы, знают в Эстонии все. Но когда, в какие, века они пришли сюда?

Предположительно еще в X веке на Рухну ходили охотники на тюленя — эстонцы, латыши. Не жили, а приходили на промысел. А шведы появились здесь позже, где-то в средние века. Более точно — в начале XIV века. Сохранилось письмо курляндского епископа Иоханнеса, датированное 1341 годом. Он писал рухнуским шведам — Рухну входил в его владения,— что они могут жить по своим шведским законам, но должны приносить ему дары...

Много веков на Рухну охотились сообща на тюленя, брали с моря рыбу и доходы делили поровну. Поля и пастбища были общими... И когда в двадцатых годах нашего столетия на Рухну забрели этнографы, то обнаружили деревенское общество с архаическим укдадом жизни, близким к жизни шведских крестьян XVII века. Говорили они на древнем диалекте, похожем отчасти на исландский, отчасти — на даларнаский говор в средней Швеции... Во всяком случае, этнографы утверждали, да и писали газеты тех времен, что рухнуские шведы жили при первобытном коммунизме, не знавшем ни богачей, ни бедняков.

Об уходе рухнусцев в сорок четвертом году, когда немцы отступали, мне рассказывал со слов своего отца Эндель Норман. Рухнуские шведы ушли на парусно-моторной шхуне «Юхан». На Рухну были большие хозяйства, много лошадей, скота, и, уходя, люди могли взять с собой очень мало, к тому же оккупанты торопились и торопили население, грозились поджечь лес, уничтожить все — с одной стороны, а с другой — обещали им скорое возвращение домой, поскольку сами собирались вернуться. Эндель говорил мне, что и отца увезли бы, если б его нашли — он спрятался. На острове остались два шведа, о которых Эндель Норман говорил:

— У нас на острове есть два шведа. Один умер, а другой мой отец...

Остров Рухну простуйил будто из свинцового облака, темно-зеленый и ползущий, как туман. Он лежал посреди сверкающего моря, похожий на спящего тюленя, вытянувшегося головой к Ирбенскому проливу...

18