Вокруг света 1990-03, страница 9

читками. Дети интерната, оторванные от родителей-оленеводов, которые находились в тундре, похоже, чувствовали себя одинокими и тянулись к нам. Они знали нас поименно, и у каждого из нас был «свой», особенно привязавшийся мальчишка. Я далек от сентиментальности, но, ей-богу, у меня дрогнуло сердце, когда мой подопечный, высунувшись наполовину из окна интерната, крикнул на прощанье: «Вла-ди-лен Ва-си-ли-вич!!! Вы мне обязательно напишите из Москвы!» Я с грустью помахал ему на прощанье, вспомнив один печальный случай, который произошел в другом чукотском поселке. Когда учительница интерната спросила первоклассника: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?», он ответил: «Русским!..»

Помню, два года назад выступал я в чукотской школе в поселке Нешкан. В большом классе собралось много народа, были там школьники — от пятого до десятого класса. В конце беседы я попросил поднять руку тех ребят, кто умеет говорить по-чукотски. И был поражен, что не нашлось ни одного мальчика или девочки, которые бы знали свой родной язык. Тогда я попросил поднять руку мальчиков, которые умеют управлять собачьей упряжкой. Нашелся всего один. И это в поселке, где имеется больше трехсот ездовых собак и взрослые постоянно работают с упряжками — ездят на рыбалку и на охоту. Чему же учат мальчиков на уроках труда в этой школе? Я поинтересовался. Оказалось, Делать табуретки. А почему не нарты? Или упряжь для собак и оленей? Или другой охотничий и промысловый инвентарь? Почему в Нешканской школе не обучают древнему косторезному искусству? Почему девочки не умеют, по примеру своих матерей, шить самостоятельно меховую одежду? И еще я задал ребятам вопрос, кто из них хочет пойти по стопам отцов и стать оленеводом. Поднялся всего один мальчик, десятиклассник Володя Ты-нагиргин. Позже учителя, как бы оправдываясь, сказали мне, что в 8-м классе у них есть еще один мальчик, который хочет пойти в оленеводы,— Гриша Рахтын. И это из 160 учеников! «Не пора ли этих двух ребят,— сказал я на прощанье директору школы,— занести в Красную книгу?!»

Я вспомнил и учительницу из Нешканской школы Александру Ефимовну Сивак, которая пятнадцать лет отдала обучению чукотских детей. «Обидно,— говорила она мне.— Выходит, не так и не тому учили мы местных детей... И сейчас все надо начинать сначала... Нельзя детей отрывать от родителей, надо, чтобы мы, учителя, выезжали к ним в тундру и находились там столько, сколько нужно. Как это было раньше — в красных ярангах...» Такими же сожалениями были напол-нены и рассказы старых нешканских-учителей, теперь уже на пенсии, Людмилы Михайловны и Александра Павловича Сапожнико-

вых. На двух чашах весов — трагедия учеников и трагедия учителей.

За кормой осталось уже около пятисот километров. Наша байдара показывала хорошие мореходные качества. Но в любой день на нашем пути могли появиться льды, которых мы ждали, желая испытать наше судно, и боялись.

О приближении зимы напоминали стаи улетающих на юг птиц. И холодный, пахнущий снегом ветер. Мы надевали на себя всю свою меховую одежду. И ели в основном мантак. Этими полосками китовой кожи со слоем жира нас снабдили местные жители. Мантак очень калорийный, спасает охотников от цинги и авитаминоза и даже от холода — человек, питаясь им, меньше мерзнет. Сначала мы варили мантак, а потом научились есть его сырым. Скоро в Лорине, куда лежал наш путь, мы увидим, как нарезают полоски манта-ка, разделывая только что добытого кита.

Встреча в селе Лорино была торжественной. Здесь тоже давно не пользовались кожаными байдарами, и технология строительства их была забыта. Охотиться на морского зверя лорине кие жители выходят только на деревянных вельботах и металлических катерах, напоминающих старинные утюги.

Понимая, что скоро наша байдара встретится со льдами, мы, по совету эскимосов, сделали в столярке совхоза двое деревянных саночек с полозьями из моржовой кости. Такими саночками с древних времен пользовались эскимосские мореходы, когда им приходилось, попав в ледовый плен, перетаскивать байдары через льды. Кроме того, мы изготовили из листовой жести трехметровый ледорез, который надевается на нос байдары. Его задача — предохранять байдару при плавании в ледяной шуге, а также от ударов о крупные льдины. Раньше эскимосы вместо ледореза ставили дополнительную толстую шкуру моржа.

В Лорине в эти дни кипела бурная жизнь: к берегу один за другим подходили с добытыми моржами вельботы, а катера подтягивали с рейда серых китов, которых привез единственный в нашей стране небольшой китобоец «Звездный». По международной конвенции нам и американцам разрешено добывать на нужды коренного населения строго определенное количество серых китов, еще довольно широко распространенных в северных водах Тихого океана.

Возвращение зверобоев с добычей всегда событие в национальных поселках Чукотки. Так сложилось издавна. Не было добычи — наступал голод. Случалось, вымирали от голода целые стойбища. Веками основным источником питания эскимосов и береговых чукчей было моржовое и китовое мясо. Потому-то так тяжело воспринимает коренной житель Чукотки европейскую пищу. Один эски

мос из Сиреников рассказывал мне, что когда он служил в армии, то, питаясь в основном кашей и щами, не вылезал из госпиталя. А наш Олег Исаков вспоминал, что самым счастливым днем для него во время службы в армии был день, когда родители присылали посылку с мантаком. Я видел, как на Омолоне, на юге Чукотки, дети оленеводов-эвенов, не притронувшись к интернатской пище, убегали во время забоя оленей к кораблям, лишь бы поесть свежего костного оленьего мозга.

Есть хорошая поговорка: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Самое время вспомнить ее нам, пришедшим на Чукотку со стандартным общепитом.

... Не успели лоринцы вытащить китов на берег, как около них собралась толпа местных жителей. Почти все были с ножичками, и каждый отрезал себе по куску китового жира с кожей. Мальчишки нарезали мантак длинными полосками и тут же ели сырым. Старые женщины клали его в пластмассовые ведерки и уносили про запас. Бригады зверобоев огромными секирами разделывали добычу и отправляли ее на переработку в цех. В сторонке крутились собаки, ожидая подачки. В воздухе возбужденно носились чайки. Все вокруг пришло в движение. Это действо было отголоском далекого Праздника кита...

Вышли в ночь, чтобы не застрять в Лорине из-за непогоды. Яркая луна, словно гигантский фонарь, освещает холодное море. Исчезли полутона, но отчетливо видны темные силуэты берегов. Ночное плавание и пугает, и настораживает, но есть в нем особая прелесть...

Прошли покинутые чукотские поселки Аккани и Яндогай. А за проливом Лаврентия миновали еще два заброшенных, на этот раз эскимосских поселка — Пинакуль и Нунямо. Грустные мысли лезли в голову. Где сейчас виновники печального укрупнения поселков, те, кто одним росчерком пера оголил северо-восточное побережье Чукотки, переселив морских охотников в районный центр Лаврентия? Помню, несколько лет назад, когда я был в Лаврентии, мне показали одного из лучших морских охотников Чукотки, еще не старого человека, который зарабатывал на жизнь тем, что выносил пищевые отходы из районной столовой. А было время, когда он и несколько таких же отважных его товарищей кормили все свое село, выходя в море на байдаре под парусом, поражая моржей и китов одними лишь ручными гарпунами. В Лаврентии нет применения их древнему ремеслу.

Не раз жаловались мне чукчи и эскимосы из уцелевших еще национальных поселков, что поселок Лаврентия — бесполезное село, ничего не производит, сидит у них на шее и что они не чувствуют себя хозяевами своей земли. Поучителен случай, ко

7