Вокруг света 1990-05, страница 37

пит, и меня никто не предупредил. Я схватил его — может быть, немного грубо — за плечо и стал трясти, пока он не приоткрыл заспанные глаза. Я показал в направлении, где слышалось пение: «Что там такое?» — «Бадонг»,— ответил он обиженно, как будто мы пришли сюда, чтобы отсыпаться, а не изучать местные обычаи.

Полянка, где совершались ритуалы, находилась в лощине. В самой глубокой ее точке высился столб, к которому было привязано жертвенное животное. Вокруг стояли мужчины, образуя большой «хоровод». Женщины и дети — так же, как и я,— оставались зрителями. Мужчины завернуты в саронги — большие платки, которые служат им, в зависимости от настроения и погоды, и пиджаком, и кофтой, и чалмой. Во время пения мужчины приглушали голоса, как бы боясь всколыхнуть тишину ночи. Когда песня резко обрывалась, танцовщики замирали на месте.

Ни дирижера, ни запевалы я не увидел. После нескольких минут паузы певцы одновременно начинали новую песню. Танцевальные движения тоже менялись, но я не заметил, чтобы они повторялись одновременно двумя танцующими. Участники траура напоминали мне стаю птиц в полете, которая, как и стадо зверей, на полном ходу в долю секунды может круто повернуть в другую сторону. И в племени каждый человек занимает свое определенное место, унаследованное от отца, неважно, был тот рабом или хозяином. Строгий Адат точно предписывает ему, когда и как он должен действовать. Любое своеволие осуждается как нарушение Старого Обычая.

На следующее утро были умерщвлены и разделаны несколько буйволов. Погода улучшилась, выглянуло из-за туч солнце. Танцовщики снова превратились в убогих, неопрятных и малоразговорчивых крестьян. Я раздал им последние сигареты. Мужчины предложили мне попробовать местный табак, который оказался довольно приятным.

После обеда площадь для ритуалов заполнилась гостями. Мужчины и женщины приходили раздельно. На бамбуковых носилках мужчины несли подарки — живых свиней и собак, мясо которых-.для местных жителей — лакомство. Я вспомнил, как в первый раз меня настойчиво угощали в хижине, и поэтому готовился к трапезе со смешанным чувством.

На краю площади специально для торжеств соорудили помост шестиметровой высоты. Тораджа называли его «бала каан». На него и были водружены совместными усилиями под одобрительный шум четвертованные животные. Наверху мужчина разрезал их на порции, которые оказались гораздо скромнее, чем в Рандан Бату. После того как туши были разделаны, мужчина с помоста произнес довольно длинную речь. «Приветствие,— пояснил Йоханнес,— сотня

фраз с одинаковым смыслом». Затем последовала раздача подарков, оратор бросал кусок мяса и выкрикивал чье-нибудь имя: «Для Палин-ги!», «Для Ромоелаиу!», «Для Нэма-ни!»... Такая работа требует ума и великолепной памяти, чтобы соблюсти точную последовательность раздачи, не нарушая иерархию людей в племени. Гостей было около двухсот человек, но мужчина знал свое дело блестяще. Люди сидели на корточках полукругом возле помоста. Тот, чье имя называли, неторопливо поднимался, с достоинством подходил и принимал мясо.

Среди гостей я увидел пожилого человека, выразительное лицо которого было мрачным. Когда раздатчик почти сотым выкрикнул и его имя — Каладин, мужчина только усмехнулся. Возможно, он и пришел на это торжество лишь для того, чтобы удостовериться, не понизили ли его в «звании».

Пару дней спустя я с восхищением рассказывал своему знакомому Салу-рапе об уникальной памяти раздатчика. Но тот лишь недоуменно пожал плечами: «Каждый ребенок знает ранжир людей племени. Это никакая не заслуга».

И все же, если человек на помосте ошибется, сорок второго по счету, например, выкрикнет сорок пятым? Тогда, сказал Салурапа, это было бы более неприятное происшествие, чем, скажем, в Европе нарушение протокола при государственном визите. Злоумышленнику пришлось бы услышать сердитые выкрики потерпевшего, вроде «баратитик!» — «чтоб ты стал карликом!» или «та боло!» — «чтоб тебя пронесло!». Впрочем, он мог бы наладить отношения с потерпевшим искупительной жертвой — несколькими курами или свийьями.

Итак, раздачей мяса закончилась торжественная часть церемонии, и началось всеобщее пиршество. Слава богу, собак «а-ля тораджа» мне не преподнесли, зато «туаг» — бродящее пальмовое вино — лилось рекой.

Но вот и ритуальный луг опустел, лишь несколько ребятишек да собаки выискивали что-то в отбросах. Шкуры жертвенных животных обычно натягивали на рамы для высушивания. Готовили для продажи самые дешевые — серые или коричневые шкуры буйвола («тэдонг»). Пятнистые, бело-черные («тэдонг бонга») — уже в десять раз дороже.

Люди с благоговением рассказывали об одном «томатэ», когда пять «тэдонг бонга», что стоит, примерно, шесть тысяч марок ФРГ, было отправлено в «страну духов», а кроме того — много простых «тэдонгов», десятки свиней, несчетное количество кур, риса, вина... Приличный «томатэ» может разорить семью.

Если умирает раб или бедняк, то, по правилам, достаточно, чтобы родственники «накололи» куриное яйцо на бамбуковую изгородь вокруг свинарника — это символ жертвоприношения. Однако чаще всего близкие

не допускают такого позора. Может прийти сосед и сказать: «Ваш отец был моим другом. И чтобы он не отправился нищим на тот свет, возьмите буйвола». Такое предложение никогда не отклоняется, но «подарок» необходимо в будущем возместить: отдать такого же буйвола, участок рисового поля или отплатить многодневным трудом.

Имущество и собственность усопшего делятся между детьми соразмерно числу буйволов, принесенных ими в жертву. Если старший сын отдал десять буйволов, а младший — только одного, то и наследство первенца в десять раз больше.

Если детей у умершего нет, то вопросы наследства решаются вначале «внутренним кругом» родственников и друзей, затем — «внешним», и опять-таки в пользу буйволожертво-вателей. Однако правительство запретило такой вид наследования, и теперь признается лишь личное завещание. Но Адат племени тораджа сильнее законодателей в далекой Джакарте. Кроме того, считают, что покойник сам предпочитает Старый Обычай — ведь благодаря ему на последнем «празднике» будет много буйволов. Когда течет их кровь, тораджа словно ощущают близость потустороннего мира. А деревянная голова буйвола над входом в дом свидетельствует о знатности хозяина.

Во время праздников буйволов привязывают к «симбуангам» — мегалитам. Сейчас тораджа, может быть, последние из строителей этих мегалитов — огромных каменных надгробий, предметов культа, являющихся, вероятно, напоминанием о каких-то достопамятных событиях. Их находят в различных частях планеты, главным образом на побережьях морей и океанов. Объясняют их по-раз-ному и все чаще говорят о существовавшей некогда общей мегалитической культуре. Она, вероятно, пришла в Индонезию двумя волнами: в каменном веке оставила после себя каменные столы, сиденья, террасы, пирамиды и выложенные большими плитами места собраний; в бронзовом веке от нее остались каменные склепы и гробы, иногда высеченные из цельного куска скалы.

До сегодняшнего дня тораджа ставят мегалиты вместо памятников наиболее выдающимся людям. Такие камни, высотой до пяти метров, по форме иногда напоминают растение мандрагору и ставятся в центре «ран-тэ» — ритуальной площадки. Нет, наверное, ни одной деревни без «рантэ» и «симбуанга».

Свои дома тораджа строят всегда на удобных местах: возле рисовых полей, на берегах рек, у родников. Однако для «рантэ» они выбирают самое красивое место. Часто жертвенные камни порастают мхом и выглядят весьма почтенно. Но это не так, ведь самые гигантские из них воздвигнуты после второй мировой войны. И сегодня иногда можно наткнуться на свежевыкопанные ямы под

34