Вокруг света 1990-07, страница 49
киец победил. Его марлин оказался самым крупным из всех, он выводил рыбу почти целый световой день — тринадцать часов, от спиннинга не смог отойти даже по нужде, а передать снасть другому не мог, это запрещалось условиями соревнований. Кусая губы, сипя тяжело, Кириченко продолжал тащить. Прошло еще двадцать минут. Где-то совсем недалеко, в пенном буруне катера, вздыбилась темная, словно в панцире, спина с острым акульим плавником и в следующий миг стремительно ушла вниз, под катер. Ее тень рассекла синюю глубокую воду — спиннинг в руках Кириченко выгнулся кольцом. Катер сбросил ход, пусто взревел мотор, матрос низа, стремительно летавший по палубе, подскочил к Кириченко с сообщением: — Это не акула! — А сопротивляется, как акула. Марлин шел тяжело, метался под днищем катера, пытался вырвать спиннинг, рубил острым хвостом леску. Был он совсем не голубым, а коричневым, каким-то роговым, но с очень совершенными формами, созданный больше для полета, чем для движения в воде. Непонятно только, почему темно-коричневого, местами даже присыпанного угольной крошкой марлина называют голубым? В нем не было ни одной голубой крапинки, ну ни единой. Через минуту Кириченко подтащил марлина к корме — тот бунтовал, взметывался вверх, полз по катерному следу, делая тугую струю мотора податливой и гладкой, непонятно только было, как он это делал,— потом резко уходил вниз, под винт катера, и ни разу за этот винт не зацепился ни хвостом, ни плавником, ни спиной — у него было отличнейшее чутье, великолепно развитое ощущение опасности — такая рыба, как марлин или акула, если они здоровы, никогда не попадут под винт катера. Марлин сделал несколько рывков, пытаясь выплюнуть насадку, а затем выметнулся на поверхность, гулко ударился о воду и сам оглушил себя. Кириченко подтянул его окончательно к борту. — Сколько я качал? — спросил Кириченко. стянув с себя мокрый спасательный жилет — Двадцать две минуты. Двадцать две минуты — это очень немного, тем более что марлин был сильным, ловким и голодным: сытое, хорошо набитое пузо ему только бы мешало. — Килограммов сто будет? — спросили мы у командира. Тот прищурил один глаз: — Примерно! Марлин выгнулся дугой, заскрипел жаберными крышками, заскрежетал железными челюстями и вдруг резко оттолкнулся от палубы, взмыл вверх. Дружное горестное «А-ах» приподняло наше суденышко вместе с мар-лином, в следующий миг катер мягко подставил свое ложе под кабанью ко ричневую тушу. Матрос низа прыгнул к марлину и, вложив в удар всю силу, всю злость, что у него имелись, огрел его по голове. На коричневом, подсыхающем от жгучего солнца теле марлина неожиданно проступила яркая голубая сыпь — дорогая, режущая глаз, будто электричество, густая: тело умирающего марлина что-то выделяло, какую-то неведомую энергию, чешуя светилась неземно, если бы сила солнца была чуть меньше — этот свет был бы виден, но яростное солнце безжалостно глушило его, хвост марлина тоже сделался ослепительно синим, новогодним. Голубизна марлина была настолько яркой и неестественной, что мы невольно переглянулись: а не колдовство ли это? Уж очень сильным, насыщенным был цвет — таких красок в природе нет, такие краски можно получить только на химическом заводе, специально, и если цвет этот дать живописцу, тот не сразу сумеет его применить, пустить в дело, будет обязательно упрощать краску, гасить яркость. Матрос низа подошел к марлину, пнул ногой в морду и, потянувшись к тросику флагштока, поднял маленький алый вымпел. Флажок этот — знак удачи. Но повезло не всем: день был неуловистый — кажется, только нашему суденышку. На дру гих катерах флажков-меток не было. Когда Кириченко встал с крутящегося зенитного креслица, у него дрожали руки и ноги, сухим языком он облизнул губы — марлин вымотал его. О том, как упрям, силен и изворотлив голубой марлин, писал Эрнест Хемингуэй. И вот он, огромный голубой марлин, добытый в честном поединке, лежит неподвижно в катере, уткнувшись длинным костяным носом в борт, вызывая некое уважение и восхищение, и жалость, и радость, и сострадание — все вместе. Яркая, фосфорическая голубизна, проступившая на его теле, стала потихоньку меркнуть, таять. Марлин снова сделался коричнево-чугунным, тяжелым, некрасивым. На берегу его взвесили. Я-то, честно говоря, думал, что он потянет пудов на восемь — тяжелый ведь, а марлин весил всего-навсего на 155 ливров — на Маврикии вес идет не на килограммы, не на фунты, а на ливры, в одном ливре примерно полкило. В общем, оказалось, что марлин наш весит что-то около 75 килограммов. Океан пошел рябью, от солнца сильно звенело в ушах. К причалу один за другим подходили катера — все пустые. Маврикий < Y S а е < \ S / V / О.MA ВРИ КИИ g о РЕЮНЬОН £ В в & 47 |
