Вокруг света 1990-11, страница 41

гш1,1,1 * t]

баллунистов, но и толпы зрителей, особенно снующих всюду мальчишек.

Пилоты, присев в корзинах, слали из газовых горелок залпы огня в ненасытное чрево воздушных шаров. Когда они включали одновременно спаренные горелки, то казалось, что ревут настоящие огнеметы. В одних корзинах экипажи дружно подпрыгивали, выравнивая надутые шары, другие уже выжидали момент для отлета — их шары рвались вверх, еле удерживаемые с земли веревочными «вожжами».

В людских волнах, плещущих под цветным пологом вздымавшихся шаров, я никак не мог найти ответственного за прессу англичанина Бле-тина Ричардса. Во-первых, он мне обещал показать единственный на фиесте дирижабль-шар с мотором, которому пропеллер позволял двигаться против ветра, а во-вторых, познакомить со знаменитым Яном Эш-полом, чемпионом мира по выполнению акробатических номеров на высоте. Ян установил рекорд, переворачиваясь на перекладине, подвешенной под его воздушным шаром, на высоте 4880 метров над землей. Как говорится, комментарий здесь излишен, и понятно, что мне хотелось полететь в его экипаже.

Но судьба распорядилась по-друго

му, разбросав нас с фотографом по разным командам. Не найдя Яна, я прибился к ребятам в белых костюмах с матрешками. В последний момент перед отлетом я, еле найдя ногой выемку в борту корзины, тяжело перевалился через него внутрь, чуть не сбив американца Роберта Кинсин-филда. Пока я деликатно устраивался в углу рядом с газовыми баллонами, корзина совсем неслышно отделилась от земли.

Совсем перед моим лицом проплыли морды собак, нарисованные на одном из шаров, и вот уже мы с натугой переваливаем Екатерининский дворец. Под ногами статуи на крыше, и рукой можно дотянуться до позолоченных куполов дворцовой церкви.

Тут я замечаю, что судорожно вцепился в обтянутый замшей борт корзины. Отнимаю руки и оглядываю сверху Екатерининский парк с Чесменской колонной посреди пруда, витой лестницей Камероновой галереи и только никак не могу отыскать спрятавшуюся в зелени деревьев бронзовую девушку с кувшином, которую обессмертил Пушкин в гекзаметрах. Почему-то повторяю эти строки, и только теперь до меня доходит, что я лечу. Не во сне — наяву.

«Господи, лечу!» Откуда это? Да ведь это же изумленный хриплый крик мужика, полетевшего с коло

кольни в «Андрее Рублеве» Тарковского. Но ведь не только в кино. Было же, было такое на Руси. Я потом нашел эти чудом уцелевшие строки за 1731 год (за пятьдесят с лишним лет до братьев Монгольфье), описывающие небывалый поступок первого российского Икара — рязанского подьячего Никиты Крикутного. Церковная книга повествует, что он «мешок сделал, как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, от него сделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше березы, а после ударила в колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и тако остался жив».

...Позади остается Екатерининский парк, внизу суетливые, не очень чистые улочки бывшего Царского Села, где прогуливались Ахматова с Гумилевым.

Внизу живая жизнь, а мы тихо скользим над нею, оторванные от нее, как цветок от почвы.

Безветрие, скользящие лучи солнца. Тишина. Абсолютная тишина, как в вакууме, только изредка «пыханье» горелки.

Как же сильно желание в каждой душе оторваться и полететь. Забыть все. Стать безучастным. Свобода, полная свобода. Ты наедине с землей и небом. Неужели это и есть согласие с небесами?

39