Вокруг света 1992-08, страница 66

Здесь часто идут дожди. Он сказал, что придет «в первую ночь дождя». В ту же ночь и хлынул ливень. Друзья знали о моих планах, но ни один не согласился бежать со мной, они считали, что место, куда я собрался бежать, слишком уж отдаленное. Я намеревался добраться до конца полуострова, граничащего с Венесуэлой. Колумбиец утверждал, что там земля индейцев и что полиции в тех краях нет. Иногда через них прошмыгивали контрабандисты. Это было опасно, ибо местные индейцы не позволяли чужакам вторгаться на свою территорию. И чем глубже ты проникал, тем опаснее становились индейцы. Берег же заселяли индейцы-рыбаки, торговавшие с близлежащими деревнями. Самому Анто-нио не очень-то хотелось туда идти. То ли он, то ли кто-то из его дружков в свое время убили нескольких индейцев во время настоящего сражения, разгоревшегося из-за того, что лодка с контрабандным товаром однажды причалила к индейскому берегу. Но мы договорились, что он проводит меня до самой Гуахиры, а уж дальше я пойду один.

Итак, ночью хлынул ливень. Я стоял у окна. Задолго до этого я запасся доской, оторванной от лежака. Мы собирались использовать ее как рычаг, чтобы раздвинуть прутья.

— Готово!— Между прутьями появилось лицо Антонио. С помощью Матуретта и Бретонца я одним движением не только согнул прут, но и вырвал его из основания. Друзья подтолкнули меня, перед тем как спрыгнуть, я ощутил дружеский, но довольно увесистый шлепок по заду. Так они прощались со мной. Я оказался во дворе. Потоки дождя гудели по обитым железом крышам. Антонио схватил меня за руку и Потащил к стене. Перебраться через нее было плевым делом — всего-то два метра высоты. Тем не менее я умудрился поранить руку об осколки стекла, что были рассыпаны поверху. Ладно, ерунда, вперед. Мы прошли через деревню и свернули на дорогу между лесом и берегом моря. Под проливным дождем мы прошагали по ней до самого рассвета. Антонио дал мне лист коки, и я жевал его и потому даже на рассвете не чувствовал ни малейшей усталости. Наверняка от этого самого листа. Мы продолжали наш путь и при свете дня. Время от времени Антонио останавливался и прикладывал ухо к парившей земле. Вообще у него была странная манера передвигаться. Он не бежал и не шагал, а проделывал серию маленьких прыжков равной длины с вытянутыми, словно гребущими воздух руками. Должно быть, он что-то услышал, потому что вдруг толкнул меня в кусты. Действительно, на дороге появился трактор с катком, наверное, где-то разравнивали землю.

В половине одиннадцатого утра дождь прекратился и выглянуло солнце. Мы вошли в лес и километра полтора отшагали уже по траве. Потом лежали в зарослях, под толстым ветвистым деревом. Казалось, чего тут бояться? Однако Антонио запретил мне курить и даже разговаривать шепотом. Сам он продолжал жевать свои листья, угостив и меня. Кругом звенели москиты. Антонио взял сигару, разжевал, выплюнул в ладонь кашицу, и мы намазали ею лица и руки. После этого москиты оставили нас в покое. В семь вечера стемнело, но луна освещала дорогу. Он указал на моих часах на цифру 9 и сказал: «Дождь». И, действительно, дождь полил ровно в девять, и мы снова тронулись в путь. За ночь раза три пришлось нырять в кусты, чтобы пропустить машину, грузовик и тележку, запряженную парой осликов. Под утро благодаря листьям коки я вовсе не чувствовал усталости. Дождь прекратился в восемь, и мы проделали то же, что и вчера, — километра полтора отшагали по траве и лишь после этого нырнули в заросли. От листьев коки совершенно не хотелось спать. Мы глаз не сомкнули с самого начала побега.

Девять вечера. Дождь полил как по заказу. Позднее я узнал, что в тропиках, когда приходит сезон дождей, они не прекращают лить до смены луны, начинаются в одно и то же время и так же заканчиваются.

В ту ночь, не успели мы выйти на дорогу, как услыхали голоса и увидели свет. «Кастилет»,— сказал Антонио, схватил меня за руку, и мы без промедления нырнули в заросли, и прошагали часа два, прежде чем вернуться на дорогу. Мы провели в пути весь остаток ночи и часть утра.

Вот уже три дня нас поливают дожди, и три дня мы ничего не ели, если не считать куска коричневого сахара в первый день. Теперь дорога шла берегом. Антонио сделал себе из ветки палку, мы свернули с дороги и зашагали по сы

рому песку. Внезапно Антонио остановился и пристально вгляделся в широкий плоский след на песке — он был около полуметра в ширину и шел от моря к сухой земле. Мы пошли по нему и дошли до места, где этот след расширялся в круг. Антонио воткнул в песок палку. А когда выдернул, мы увидели, что кончик ее измазан чем-то желтым, вроде яичного желтка. Мы стали разгребать песок руками и действительно нашли яйца —сотни три-четыре, точно не скажу. Это были черепашьи яйца без скорлупы, в кожистой оболочке. Антонио стащил рубаху, и мы сложили в нее добрую сотню яиц. А потом пересекли дорогу и углубились в лес. И там, спрятавшись в зарослях, начали трапезу — ели только желтки, как показал Антонио. Он ловко прокусывал оболочку своими волчьими зубами, давал белку стечь, а затем проглатывал желток. Наевшись до отвала, мы улеглись.

— Завтра пойдешь сам,— сказал Антонио.— Идти будешь два дня.

В десять вечера на дороге появился последний пограничный пост. Мы догадались об этом по лаю собак и увидели маленький ярко освещенный домик. Благодаря хитрости и изворотливости Антонио удалось миновать пост незамеченными. Затем мы продолжали идти всю ночь, уже не предпринимая никаких мер предосторожности. Дорога была неширокой, практически тропинка, но, видно, ею пользовались часто, и трава на ней не росла. Антонио присел на толстый корень и сделал мне знак тоже садиться. Солнце пекло бешено. Судя по моим часам, было не больше одиннадцати, а по солнцу —так полдень. Прутик, воткнутый в землю, совсем не отбрасывал тени. Стало быть, полдень, и я аккуратно перевел часы. Антонио вытряхнул на колени листья коки. Их было семь. Он дал мне четыре, оставил себе три. Я зашел в кусты, затем вышел оттуда и протянул ему сто пятьдесят Тринидадских долларов и шестьдесят флоринов. Он уставился на меня в изумлении, потом потрогал банкноты. Похоже, он никак не мог сообразить, почему они такие новенькие и совсем не промокли, ведь он ни разу не видел, чтобы я сушил их. Он поблагодарил меня, держа деньги в руке, затем после некоторого раздумья отделил шесть купюр по пять флоринов, а остальные деньги протянул мне. Я настаивал, но он не соглашался взять. По его жестам я понял, что он решил сопровождать меня еще день.

Часа через три мы достигли прямого как стрела участка дороги и увидели, что навстречу нам движется всадник. На нем были огромная соломенная шляпа, высокие сапоги, кожаные штаны, зеленая рубашка и линялая армейская куртка, тоже зеленая. Вооружен он был изящным карабином и огромным револьвером.

— Карамба! Антонио, сын мой!

Антонио узнал всадника еще издали. И вот огромный, меднолицый мужчина спешился, и они принялись хлопать друг друга по спине и плечам.

— Кто это?

— Мой компаньеро по побегу, француз.

— Куда направляется?

— Поближе к рыбакам-индейцам. Хочет перебраться через страну индейцев до Венесуэлы. А уж там найдет, как попасть в Кюрасао или Аруба.

— Индейцы гуахира — плохо,—сказал человек —Ты не вооружен. Тома (возьми)! — И он протянул мне кинжал в кожаных ножнах с отполированной рукояткой из рога. Мы присели на краю тропы. Я снял ботинки — ступни были стерты в кровь. Антонио и всадник о чем-то быстро говорили. Затем Антонио сделал мне знак сесть на лошадь. Вскочил на лошадь и меднолицый. И, прежде чем я успел сообразить, что происходит, я уже скакал верхом, ухватившись за пояс приятеля Антонио. Мы проскакали так весь день и всю ночь. Время от времени он останавливал коня и протягивал мне бутылку с анисовой, я отпивал по глотку. На рассвете он остановился.

Всходило солнце. Он протянул мне твердый, как камень, кусок сыра и два сухаря, шесть листьев коки и специальную непромокаемую сумочку, в которой их можно было носить, привязав к поясу. Потом похлопал меня по плечу и умчался галопом.

(Продолжение следует)

Перевели с французского Е. ЛАТИЙ и Н. РЕЙН

64