Вокруг света 1993-09, страница 46

с еще меньшими окружностями в середине, напоминающими схему клеток с ядрами. Что же, кроме этих чисто формальных подобий, свидетельствовало о возможности связи иероглифа с клеткой?

Во-первых, этот «клеточный» знак на языке науа назывался «чальчи-уитль» — «драгоценный камень» и был синонимом «жизни». Во-вторых, название иероглифа «оллин» происходило от корня «ол», означающего «нечто круглое», но уже глагол «олини» применялся для определения «вращательного движения», и особенно что важно для моих выводов,— «движения, перемещения больших количеств людей». В сапотекском языке название иероглифа звучало «хоо» — «огромный» и «землетрясение». Майя же, точнее, племена цоциль-цельталь звали его «чик», что означало «лишаться»! И наконец, майя с Юкатана для очень похожего знака имели слово «кабан» — «то, что находится снизу».

Отсюда я сделал вывод, что этот иероглиф, так мало общего имеющий по форме с «землетрясением», зато идеально объясняемый в биологическом контексте как «то, что находится снизу», то есть в телах, скорее всего следует считать хромосомой, образованием, которое, будучи укрытым в теле, отделяется от своей копии, оно могуче по своему генетическому воздействию и, наконец, перемещается группой в двадцать три палочки в свою клетку-потомок, а также несметными тучами — из поколения в поколение. Это находило подтверждение в рисунке из миштекского рисованного манускрипта, где «оллин» расхаживал на двух человеческих ногах!

И наконец, что невероятно любопытно, символы, подобные «оллин», были известны уже в каменную эпоху и в разных частях света — в Азии, Европе, даже в Северной Америке — нарисованные или выцарапанные на камнях и выражающие, как утверждали исследователи, «идею человека». Да, это мог быть человек, но в своей хромосомной фазе! Еще одним красноречивым подтверждением сказанного были антропоморфические рукоятки кельтских мечей из Центральной Европы!

ТЕОТИУАКАН

Древнее сказание, записанное францисканцем Бернардино де Саагуном вскоре после завоевания Мексики и опубликованное в его основном произведении «Полная история Новой Испании», гласит:

«Прежде чем день наступил на свете, собрались боги в этом месте, именуемом Теотиуаканом, и один за другим говорили: «Боги, кто возьмет на себя освящение мира?»

С начала нашей эры в районе, лежащем в пятидесяти километрах к северу от столицы Мексики и названном в память о встрече богов Теотиуаканом, малоизвестный народ возводил пер

44

вую пирамиду, посвященную Солнцу. Через восемьсот лет огромное строение было покинуто. Пирамиды Солнца и Луны, Птицы-Змеи и Тла-лока превратились, особенно после прибытия испанцев, в источник камня для деревушек и церквей в долине.

... Через девятнадцать столетий после основания Города Богов — а именно так переводится с языка науа его название — на автостоянке у шоссе сбилась сотня автомобилей.

Я оторвался от толпы и начал осмотр с дворцов и музея. Пересек еще пустые в утреннюю пору дворы, внутренние галереи и комнаты без окон. Сначала без всякой мысли глазел не на архитектуру, а на то, что ее прикрывает: рисунки, рельефы, фрески и фризы. Всюду на стенах присутствовал змей, понимаемый как символ материи и земли. Снабженный перьями, он своей составной фигурой птицы-гада выражал связь земли с небом и материи с духом. Так понимаемый кецаль-коатль (кецаль — птица, коатль — змей) вещал о небесном происхождении жизни или, точнее, поскольку материя уже была слита с Землей, о происхождении духа, который ее оживил.

В тот же период, когда здесь работали индейские художники, в другой части света Христос проповедовал подобную символику. Птица — Дух Святой — голубь наполнял жизнью прах земной.

Мне предстояло отыскать современный аналог этого духа. Я нашел его в энергии, понимаемой как внешняя сила, постоянное поступление которой необходимо для поддержания жизни в живых системах. В масштабе

Символ, который держит божество из сапотекского склепа и помещен на голове богини из усыпальницы Тутанхамона.

всей Земли это лучистая энергия, непрерывным потоком изливаемая Солнцем.

Я увидел в комнате шеренгу «кеца-лей» с взъерошенными перьями и полк солнечных орлов, ленты, сплетенные в двойные спирали, делящиеся палочки. Изображения клеток с ядрами, палочек, изогнутых подобно посоху, наконец, Древо Жизни и Тла-локан, рай, в котором каждый человечек, держа во рту палочку, изогнутую в виде вопросительного знака, радостно или же источая слезы, таким оригинальным образом вещал: «Я — хромосома!»

Я уже начинал понимать здешние послания. В музее я прочел то, что воистину должно изумлять: город и его символы не знали постепенного развития! Из архаических корней сразу же и в законченном виде выросла древнейшая метрополия Центральной Америки, а с нею науки, религия и искусство, преобладающие в этой стране пятнадцать столетий. Возникла система мышления, полностью ясная с самого ее зачатия, выраженная четко и логично.

В Теотиуакане — кто был его пророком, мы не знаем — эта наука, думал я, была чем-то большим, нежели просто вдохновением. Она должна была быть информированием. Наукой о явлениях, повествованием с большой степенью достоверности, а отсюда и сила убеждения, перенесенного красками на стены и резцом на камни. Это должно было быть знание прозрачное и обращенное к разуму. Какое и о чем?

Эр было пять, пять Солнц мира, четыре уже миновали, в пятой эре живут люди — учила легенда о Солнцах. Каждая эра оканчивалась катастрофой, с которой исчезала якобы одна группа живых существ.

О том, что жизнь зародилась в ка-кой-то связи с морем, говорят напрямую книги бытия, имеющиеся у многих народов. Библия, Калевала, По-поль-Вух, папирусы. Говорят они также и о том, что Бог создавал виды не одномоментно. Но ни одна так детально, так логично, в таком соответствии с современными знаниями не представляет собой классификации животного мира, как мексиканский миф о пяти великих эрах или пяти Солнцах.

Таким образом, миф о Солнцах — это изложение эволюции. Графическим же изображением ее принципов было Древо Жизни. Я стоял перед ним, перед стеной, поврежденной натеками, где выцветшие краски, извлеченные из-под развалин Теотиуакана, складывались в самую ценную, насыщенную глубочайшим смыслом и одновременно менее других оцененную фреску мира.

Но то был уже другой мир и — иной разговор.

Перевел с польсного Е. ВАЙСБРОТ

I