Вокруг света 1994-08, страница 21

робочки, пакетики. Но все они были импортные.

СаШа, склонный к рассуждениям, стал думать вслух:

— Почему нас преследует неудача? Во-первых, в Анголе нет культуры чаепития. Кофе — да, еще недавно ангольский кофе знали во всем мире. Если каркадэ — лечебный чай, он, возможно, скрывается под другим названием. Во-вторых, утеряна культура серьезных ботанических исследований. Вот в прошлом веке здесь работал швейцарец Фридрих Вельвич — неподалеку есть улица его имени, да и аптека, открытая им, работает до сих пор... Так вот, в провинции Намиб он открыл растение, листья которого стелятся по земле и привлекают насекомых, растение питается ими. Оно теперь так и называется — вельвичия мирабилис. Думаю, что кто-кто, а этот исследователь флоры нам бы помог.

Пора было ставить точку. По дороге мы еще заглянули в супермаркет «Джумба». («Джумба», то есть «слон»; это слово обозначает также что-то большое, самое большое.) Там было множество чаев: чай яблочный, смородиновый, лимонный — и все в пакетиках, все импортные. И никакого каркадэ.

Придется, думала я, огорчить моего знакомого: я везла ему лишь купленный в аптеке чай №31, очищающий кровь.

P.S. Каково же было мое изумление, когда уже дома я порылась в своих запасах и нашла самодельный бумажный пакетик с сухими темно-красными лепестками, на котором рукой другого моего знакомого было написано: «Красный чай из Йемена». Но каркадэ ли это? История, теперь уже с географией, продолжалась.

Вернувшись в редакцию, я шепнула нашему ответственному секретарю, уезжавшему в Египет, таинственное слово «каркадэ» и с нетерпением стала ждать его возвращения. По приезде Николай Непомнящий положил мне на стол пакетик и торжествующе сказал:

— Гибискус из семейства мальвовых. Известно около 250 видов.

В пакетике лежали точно такие же лепестки, что и привезенные из Йемена.

— На каждом шагу в Каире продается, от пирамид до аэропорта, — улыбнулся Николай.

В завершение этой запутанной истории осталось добавить следующее. Спустя какое-то время выяснилось, что человек, заказавший каркадэ, оговорился — красный чай ему привозили не из Анголы, а из Эфиопии... Узнав это, я — уже без стеснения — протянула ему чай № 31, очищающий кровь.

к устьюкванзы

В тот день мы отправились в путь рано утром. Предстояло добраться до устья Кванзы — всего 70 километров по хорошему шоссе, построенному еще португальцами. Но дорога, как предупредил Юра, будет с частыми

остановками: в пути есть что посмотреть. Потом я не раз ездила по этому шоссе и каждый раз удивлялась, как многое может рассказать о стране эта южная дорога, идущая берегом океана.

Был субботний день, и улицы Луанды, свободные от машин и людей, просматривались далеко. Тогда-то я впервые обратила внимание на пустые пьедесталы, стоящие на площадях. Оказалось, что многие скульптуры, поставленные при португальцах, были сняты после революции и теперь — так уверяли меня старожилы Луанды — находятся в крепости, бывшей до последнего времени историческим музеем. Увидеть их мне не удалось: в крепости стоял военный гарнизон, и на ступенях лестницы, ведущей на холм, сидели часовые с автоматами.

Зато на пьедесталы поднялись другие символы и фигуры: бронемашина, женщины — герои войны, ка-кие-то игрушечные раскрашенные фигурки возле музыкальной академии. И, конечно, Вечный огонь в честь павших в войне, но — почти всегда — без огня... Однако самый большой, прямо-таки гигантский памятник — устремленные в небо серые бетонные раструбы (так, по крайней мере, восприняла я то, что должно было изображать знамена) — стоял посреди огромного пустыря, огороженного со всех сторон. Рядом с памятником торчала стрела экскаватора, лежали бетонные блоки.

Всю эту площадку в Луанде называют нашим словом — долгострой. Когда умер Агостиньо Нето, председатель МПЛА, первый президент Народной Республики Ангола, было решено возвести мавзолей, чтобы все желающие могли лицезреть лик вождя, и создать площадь парадов.

Нето умер в 1979 году, в Советском Союзе, и с тех пор все строится и строится мемориал. Однако время шло, и замысел менялся. Тело Агостиньо Нето хранилось в его бывшей резиденции под наблюдением наших врачей до тех пор, пока в 1993 году не состоялось его торжественное захоронение. Закрытый гроб был вставлен в саркофаг, облицованный малахитом, и сейчас находится в специальном помещении, где-то рядом с бетонными знаменами-раструбами, а может быть, под ними — сказать точно не могу: все, что связано с этим несостоявшимся мавзолеем, видимо, считается в Луанде государственной тайной. Даже в организации, которая возводит мемориал (проект наш, строят ангольцы, мы оказываем техническое содействие) и куда я обратилась с просьбой разрешить посмотреть саркофаг, а также рассказать, что же там строится, ведь разворочена огромная городская территория, — мне дали от ворот поворот. Тайна.

Въезжаем в пригород. То есть это еще Луанда, но точнее было бы назвать эту стаю желто-серых одноэтажных глинобитных домишек Лу-андовкой. Редкие столбы электропередачи. Одиночные телевизионные антенны над плоскими крышами. Ни

травинки, ни кустика. Кругом — красная земля, вся в рытвинах и оврагах. Сегодня в Луандовке оживленно: полуголые темнокожие люди, кто с лопатой, кто с мотыгой, копаются в глубоких оврагах. Вчера прошел сильный дождь. Даже не дождь, а тропический ливень. Он начался сразу, мгновенно — и тут же затопил улицы. Машины барахтались по брюхо в воде, многие встали посреди мутных потоков, мотались под ветром мокрые (и оттого казалось, радостные) листья пальм, на глазах набухали и росли деревья-кактусы, по длинным мягким иголкам казуарины, дерева, похожего на лиственницу, стекали потоки воды. Над океаном полыхали зарницы.

Все шоссе, за городом было покрыто белыми листьями. Остановились, смотрим — лягушки, несметное количество лягушек...

Этот первый ливень в конце лета обещал новые ливни и скорую осень.

Дождь наполнил водой овраги, и теперь можно было легко добыть красную глину. Возле некоторых домов ее уже месили руками, ногами, делали кирпичи, а кое-где даже клали из них стены. Луандовка строилась.

Эта красная глина — латерит — идет и на постройку дорог. Кладут глину, поливают ее водой, она затвердевает — и все, готово. Я сама видела такую дорогу, бегущую красной лентой к шоссе.

Сегодня в Луандовке, наверно, никто не был озабочен проблемой воды: возле «пункта продажи» (так гласила вывеска) народ не толпился. За высокой изгородью стояли большие цистерны — сюда привозят воду из реки Кванза, с насосной станции. Многие здесь подрабатывают тем, что покупают воду, а потом развозят по городу, пригородам и продают. Когда отключается водопровод, товар идет по хорошей цене.

По обочинам дороги стоят продавцы, предлагают кокосовые орехи, бананы, уголь в ведрах... Под навесом из пальмовых листьев мы увидели молодую негритянку-альбиноску, торгующую какими-то желтыми круглыми плодами. Остановились.

— Что это? — спросил Юра.

— Мабоки, мабоки, мабоки... — залепетала девушка.

Плоды оказались необычайно твердыми. Разбив молотком кожуру, высосали семечки с мякотью, напоминающей по вкусу моченое яблоко. Освежающий мабоки пришелся кстати: жарко, за стеклами машины градусов 35.

Вот и полицейские, что нас остановили, после традиционных приветствий — «Боатарди, бон диа» — просят:

— Газоза... Газоза...

Газоза — это сладкая газированная вода. Запросишь, когда стоишь на шоссе под открытым солнцем в полной амуниции да еще охраняешь такой ответственный объект, как президентский дворец.

Он возвышается на холме, склоны которого обложены металлическими пластинками, похожими на зеленую