Вокруг света 1996-09, страница 57

географии первым делом. Чтоб сын его грандиозного дела преемником был. Российскую морскую коммерцию возглавлял. И за границу его тайком повез. Раз не выпускают, так хитростью возьму. И сам в Лондон по этому делу на корабле поехал.

Не врет доносчик — торговал Василий каменьями драгоценными. Только тому доносчику — другу лондонскому Петрухе-часов-щику, как узнал он потом, — неведомо, что не для себя Василий старался. А чтоб из мечты дело возникло! «Чтобы российские купцы с европейскими в равном градусе находились».

Кому он только ни говорил о деле важном, кому ни писал — самому высокосиятельному графу великому канцлеру Воронцову «Предложение» делал. Императрицу просил.

Словно в яму пустую! Не хотят слушать, так сам сделаю. Порода такая. Каржавины родом северные, вологодские — из самого сердца России.

А об учености «уроженца Московии» Ерофея Каржавина сам король Франции наслышан. Главный его советник по науке Жан Людовик Барбо де ла Брюер д'Эльвар достойнейше королю Ерофея представил.

«Своими трудами Каржавин разъяснит средневековую историю народов, которые, начиная от Эльбы и Венецианского залива до пределов нынешней России и за ними были, известны под именем Славян. Польза, которую можно извлечь при этом, сама по себе велика, но это еще не все. Прекрасный и древний язык славянский, или русский, который был вовсе незнаком нам до этих пор, может быть также полезен...»

Таков вот ученый дядя Ерофей у «охочего до наук» Федюши. Он, Ерофей Каржавин, первым перевел на русский язык великого Свифта. И сам того Ерофей Никитич не ведал, что скрыта в этих «Путешествиях Гулливеровых» судьба его племянника Федора.

Странно, таинственно, но это так!

Вот как перевел Каржавин первое странствие Гулливера: «Отец мой богатство имел не очень великое. Послал он меня учиться, и я три года препроводил там с прилежанием в науках. Отец мой присылал ко мне по нескольку денег, кои употреблял я на изучение математики. Получил чин лекарский, на корабле «Ласточка» принял намерение поездить по морю. Был на кораблях в Америке, имея у себя довольное число книг...»

Все точно так! Возьмите «Путешествия Гулливеровы», сличите их с историей странствий Федора Каржавина — дух захватит!

Но, кажется, сама флибустьерская история села на мель. Оттолкнемся вот от этого места у Свифта: «Отец мой присылал ко мне по нескольку денег...»

Каждый месяц, регулярно Василий Никитич посылал в Париж вексель на сто рублей. И вдруг — месяц, другой, третий — а деньги не приходят. И никаких вестей из Петербурга. Вот уже год пошел, второй... Потом уже слухи дошли о том, что приключилось с Василием Каржавиным.

И тут надо отдать должное Ерофею Никитичу. Все бросил — науку, блага, славу грядущую, оставил Федора на попечение друзей, и, как головой вниз в омут бросился, в Россию помчался выручать брата из цепких лап Тайной канцелярии. Смелая, добрая душа! Говорили же ему: «Ты, видно, за десять лет все русские дьявольские привязки позабыл. Нынче там такой вкоренился страх, что и с места двинуться не можно!» Двинулся, не побоялся — выручил брата. Да так там, в Московии, и остался, в безвестности умер вскоре.

Несмотря на все лишения, на одиночество — Федор всегда и во всем первый в коллеже Лизье. Лучший по латыни, медаль за французское сочинение, успехи в математике и экспериментальной физике превосходны. Десятилетний мальчик становится студентом Парижского университета. Его друзья — Главный королевский географ Бюаш и Главный королевский астроном Делиль.

В октябре 1763 года Федор Каржавин становится магистром искусств. Благодаря друзьям, он получает работу в Российском посольстве.

Но ничто, ничто не дает ни радости, ни покоя. Ни веселый и умный «Центр Мира», ни успехи в науке, ни солнце и туманы над Се-ной... Тревожит далекая и странная страна, оставленная в детстве. Да и какой он русский? «Я забыл все буквы алфавита или, по крайней мере, знаю только первые семь». Да нужен ли будет он там? «Какую службу смогу я взять, когда я не умею говорить по-русски. Я не способен буду обучать ни латинскому, ни французскому, ни географии, ни физике, потому что я не смогу объясниться с моими слушателями...»

Ни радости, ни покоя. Зачем Париж? Зачем Петербург? Зачем все это?

Холодные туманы

Первого числа месяца марта 1764 года в Париже и на восемь лье в округе погода была такая пасмурная, что невозможно было что-то увидеть.

В холодном тумане, проносящемся над Сеной, над набережной, над домами, можно было едва различить неподвижно стоящего молодого человека в черном суконном камзоле и грубых башмаках.

Федор Каржавин — это был он — собрался в тот день наблюдать затмение солнца.

По набережной Сены шла девушка и громко смеялась неизвестно чему. Это была Шарлотта-Маргарита Рамбур. На всю жизнь она останется хохотушкой Шарлотушкой. А она его назовет, глядя в его серые глаза и жарко дыша в лицо: «Лами... Лами... Дружочек».

«Я вам говорил в одном из писем об одной молодой девушке, которая поразила меня своим сходством с моей старшей сестрой, и я даже несколько раз разговаривал с ней перед моим окном» — больше о ней ни государю-батюшке, ни любезной матушке он не напишет никогда. Да и какое поразительное сходство он нашел между Шарлоттой и сестрой, которую не видел столько лет, а видел-то семилетним мальчишкой? Какие забытые образы виделись ему в холодных туманах? Кого он увидел в Шарлотте? Бедный мальчишка, какая странная и жестокая любовь пришла к нему из тумана...

Лето 1764 года прошло в нетерпеливом ожидании отъезда. Федор целыми днями пропадал на набережной Букинистов, посещал Публичную библиотеку, осматривал кабинеты ученых, бывал на спектаклях в Комедии. Особой любовью были для него лекции по опытной физике в Королевском коллеже.

Другая тревога поселилась в нем. Что скажет он Шарлотте о своем возвращении в Россию? Как покинет ее?

Рождество они праздновали вместе. Казалось, Федор был весел и счастлив. А ночью — письмо.

«Государь мой батюшка! Отчаяние, в которое повергает меня нищета, принуждает просить вас немедленно вызвать меня в Россию... Чтобы оплатить долги, в этом году я продал все, вплоть до постели, а сам спал на соломе. Я хочу непременно вернуться в Россию, и если ни к чему не буду способен, то буду лучше солдатом, ибо это моя последняя надежда. Если вам неугодно, чтобы я сделался солдатом, то буду, кем пожелаете, — decrotteur — чистильщиком сапог. Это мое последнее решение. Я вновь начинаю изучать русский язык».

Батюшка отозвался, денег на дорогу выслал. О, эта юность! Где тот тоскующий молодой человек? Он — магистр искусств — не забывайте!

«Я стараюсь исправить себе хороший гардероб у знаменитого портного, который мне сделает честь в России. И как только экипаж мой будет готов (ах, не прост Федор, не прост!), тотчас отправлюсь на корабль. Совсем уж оставил я прежнюю мою мысль идти в военную службу: рабство и бедность принуждали меня говорить все то...»

Нет рабству и нищете — вольность, юность — ветер морской, кудрявые волны, забытый огромный атлас Блау! Странствие, снова

60

ВОКРУГ СВЕТА 60