спецвыпуск №1 - Сабатини 'Капризы Клио', страница 46

мог видеть его лица. Взглянув на Бэкингема, Анна заметила слезы в его глазах.

— Не поймите меня превратно, мадам. Я прошу прощения только за то, что испугал вас и поставил в неловкое положение. Что касается произнесенных мною слов, то извиняться за них бессмысленно: я не мог не сказать их, точно так же, как не могу не дышать. Я подчинился инстинкту, который сильнее воли к жизни. Я лишь выразил чувства, владеющие всем моим существом, и они будут владеть им до конца моих дней. Прощайте, мадам! Если вам понадобится слуга, готовый умереть за вас, вы знаете, где его найти.

Он поцеловал край ее накидки, прижал тыльную сторону ладони к глазам и исчез, прежде чем королева успела вымолвить хоть слово в ответ.

Анна сидела бледная и задумчивая, и принцесса де Конти, исподтишка наблюдавшая за ней, заметила, что глаза ее увлажнились.

«Я могу поручиться за добродетель королевы,— говорила принцесса впоследствии,— но вовсе не уверена в твердости ее сердца: ведь слезы герцога, несомненно, тронули ее душу».

Но это еще не конец истории. На подступах к Кале Бэкингема встретил гонец из Уайтхолла, привезший ему распоряжения касательно переговоров, которые герцог был уполномочен провести во Франции. Ему надлежало условиться о союзе против Испании, но переговоры с Людовиком и Ришелье уже зашли в тупик, вероятно, из-за неудачно выбранного посланника. Распоряжения запоздали и были уже бесполезны, но очень пригодились Бэкингему в качестве предлога для возвращения в Амьен. Тут он добился аудиенции у королевы-матери и лично вручил ей совершенно ненужное послание к королю. Выполнив это «химерическое поручение», как назвала его госпожа де Моттевиль, герцог приступил к главному делу, ради которого и воспользовался предлогом для возвращения в Амьен. Он принялся добиваться приема у Анны Австрийской.

Было раннее утро, и королева еще не поднималась. Но утренние приемы при французском дворе были настоящими утренними приемами, и члены королевской фамилии устраивали их, оставаясь в постели. Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что герцога допустили пред очи королевы. Та была одна, если не считать фрейлины, госпожи де Ланнуа, которая, как говорят, была стара, благоразумна и добродетельна. Поэтому нетрудно представить себе возмущение этой дамы, когда она увидела герцога, стремительно вошедшего в комнату и рухнувшего на колени у королевского ложа. Приподняв край покрывала, Бэкингем припал к нему губами.

Если молодая королева выглядела смущенной и взволнованной, то госпожа де Ланнуа являла собой образчик ледяного достоинства.

— Господин герцог,— проговорила она,— во Франции не принято преклонять колена, обращаясь к королеве.

— Мне нет дела до французских обычаев, мадам, — резковато отвечал Бэкингем.— Я — не француз.

— Это очень заметно, мсье,— прошипела старая, благоразумная и добродетельная графиня.— И тем не менее я надеюсь, что, находясь во Франции, мсье окажет нам любезность и ради нашего удобства, возможно, будет следовать обычаям этой страны. Позвольте мне распорядиться, чтобы господину герцогу принесли кресло.

— Мне не нужно кресло, мадам.

Графиня возвела очи горе, словно говоря: «Ну чего еще ждать от иностранца?», и отступилась, позволив

ему и дальше стоять на коленях. Правда, на всякий случай она стала в изголовье постели королевы.

Герцог совершенно не смутился и обратил на госпожу де Ланнуа не больше внимания, чем на предмет меблировки. Он всецело сосредоточился на достижении своей цели. Государственные дела, рассказывал он королеве, вынудили его вернуться в Амьен. Немыслимо, чтобы, будучи совсем рядом с ее величеством, он не зашел к ней преклонить колена у царственных ног и не усладить свой взгляд созерцанием ее несравненного совершенства, чей милый образ неотступно стоял перед его мысленным взором. Единственная отрада его жизни — быть преданным рабом ее величества.

Все это, и не только это, герцог выпалил единым духом. А королева, утратившая от растерянности и раздражения дар речи, лишь молча смотрела на него.

Это была не только невиданная дерзость, но и непростительное безрассудство. Не будь госпожа Ланнуа благоразумнейшей женщиной, двор наверняка в самом скором времени бурлил бы от сплетен и ушей короля, несомненно, достигла бы очень интересная история, которая, безусловно, бросила бы тень на королеву. Но самонадеянный и тщеславный Бэкингем, похоже, нимало не заботился об этом. Похоже, что он хотел потешить самолюбие, связав свое имя с именем королевы узами скандала.

Наконец Анна обрела голос.

— Господин герцог,— смущенно пробормотала она,— не следовало, да и просто не стоило просить меня об аудиенции только ради того, чтобы сказать все, что вы сказали. Я разрешаю вам удали i ься.

Бэкингем поднял взгляд и увидел в глазах королевы растерянность. Вероятно, он объяснил эту растерянность присутствием в комнате третьего лица, женщины, на которую сам не обращал никакого внимания. Он снова поцеловал покрывало, тяжело поднялся на ноги и побрел к двери. С порога Бэкингем метнул на королеву дерзкий пламенный взгляд и, прижав руку к сердцу, трагически воскликнул:

— Прощайте же, мадам!

Госпожа де Ланнуа проявила сдержанность и не рассказывала о том, что произошло во время встречи королевы с герцогом. Но самого факта утреннего приема в опочивальне оказалось достаточно, чтобы у сплетников развязались языки. Отголоски сплетен долетели до короля, которому не преминули сообщить и о происшествии в саду, поэтому весть о возвращении Бэкингема в Лондон обрадовала Людовика. Но Ришелье, злобно ненавидевший Анну, всячески подогревал подозрительность короля.

— Почему она вскрикнула, сир? — вопрошал он.— Что такого сделал мсье де Бэкингем, если она вскрикнула?

— Сие мне неведомо,— отвечал король,— но коль скоро Анна закричала, она ни в чем не виновата.

В те дни Ришелье не развивал эту тему, но и не забывал о ней. У него были свои люди в Лондоне и других городах, и кардинал хотел, чтобы они подробно докладывали ему о действиях Бэкингема и мельчайших событиях его личной жизни. Но и Бэкингем оставил во Франции двух надежных агентов, наказав им не позволять королеве забывать о нем, поскольку намеревался под тем или иным предлогом вскоре вернуться в Париж и покорить Анну. Этими агентами были лорд Холланд и художник Бальтазар Жербье. Следует предположить, что они успешно отстаивали интересы герцога, а из последовавших событий можно сделать вывод, что ее величество охотно слушала рассказы об этом удивительном романтическом герое, оставившем яркий след на серой тропе ее

44