Юный Натуралист 1971-12, страница 12

10

время волчьей облавы. Шкура была оригинального темного, почти черного цвета. Я было даже подумал, что это связано с особенностями питания в заповеднике. Но когда стали делать чучело, шкуру, как полагается, сначала замочили. И вода неожиданно стала черной, а шкура посветлела и превратилась в бурую, как ей и надлежит быть у медведя. Оказалось, медвежья берлога была в угольной яме.

Или вот беркут, — Лев Николаевич устремил указку на пеструю, коричнево-белую птицу с загнутым клювом. — С ним связана печальная история. Беркут — самая крупная птица в Европе. И самая сильная. Орел в полном смысле этого слова. Но теперь беркут стал большой редкостью. Поэтому мы очень обрадовались, когда в наши места залетела пара этих птиц. За-

гнездились на геодезической вышке. Пара была молодая. В первый год выводка не дала. А на второй вывелся у них один птенец из двух возможных. Начали они его выкармливать. А тут приехали туристы и расположились как раз под этой вышкой, другого места не нашли. Беркуты, конечно, испугались и перестали кормить своего птенца. Так он и погиб. Стал вот экспонатом музея.

А то вот такая история, если хотите. У меня кто-то повадился таскать уток. Раз ночью раздался крик утки. Я прибежал в сарай с фонарем. Утка лежала на боку. Попробовал поднять ее с пола — не смог: кто-то с силой и упорством дергал ее к себе. Я тянул к себе. Борьба длилась до тех пор, пока у меня в руках не оказалась утка. Но без крыла. В следующую ночь на

11

крик утки я привел собак. И они поймали вот этого хорька. Так он попал в музей. Но что здесь интересно — так это упорство зверька. Хорошо еще, что утка жива осталась.

Лев Николаевич увлекся и принялся рассказывать историю за историей.

— Как-то раз по глубокому снегу бежал заяц-беляк. Его гнала собака. Видно было, что собака вот-вот догонит его. При виде зайца я выскочил из саней и раскрыл полы шубы. И тотчас и заяц и собака ввалились в эту шубу. Но тут же оказалось, что в шубе осталась только собака. Зайца не было.

Что случилось с косым, — продолжал Лев Николаевич, — позже удалось прочитать по следам. Он нырнул под шубу, проскочил мимо лошади и побежал. И хотя я тотчас пустил следом собаку, заяц выиграл у нее самое меньшее метров полтораста. Он кинулся к заметенной снегом узкоколейной дороге. Там работала бригада рабочих, которая расчищала путь. Заяц повернул прямо на них. Проскочил буквально под носом у ошеломленных людей и помчался по расчищенному пути. Ну, а по расчищенному снегу у него преимущества. Он тут же запутал собаку по следу. Вот когда он плывет по только выпавшему снегу — преимущество у собаки: у нее ноги длиннее.

Я вам еще вот что скажу: заяц — смельчак и умница. Лиса против него дура. Только волк один умнее. Зайца едят все, кому не лень. У него одна защита — голова. Косой сохраняет свою жизнь отчаянной смелостью и догадливостью.

Лев Николаевич чуть передохнул и принялся за новый рассказ:

— А вот что получилось у нас с серыми цаплями. Когда создавали водохранилище, лес, к сожалению, вырубить не успели, и он ушел под воду. Дело это прошлое, но хорошо бы, чтобы оно больше нигде не повторялось. Так вот, такого затопленного, рушащегося леса и продолжали держаться цапли. Мы старались привлечь их на растущий лес. Вязали охапки сучьев, вешали на верхушки деревьев и поливали известью. Издали это было похоже на старые птичьи гнезда. Но цапель они не привлекали.

Однажды произошел такой случай. Нам надо было заготовить жерди. В заповедном лесу рубить их нельзя, и мы послали бригаду рабочих в затопленный лес. Один рабочий стал рубить лес там, где жили цапли, нарочно, чтобы распугать колонию. Я тогда был старшим лесничим. Как только мне передали, что происходит в затопленном лесу, я примчался туда как угорелый. И застал катастрофу. Вспугнутые цапли вились над гнездами, собрав

шееся сюда воронье хватало из гнезд яйца. Спасти гнезда не удалось. Но после этого события цапли перешли наконец гнездиться в растущий лес.

Вот как бывает...

— Не в каждом природоведческом музее встретишь такого экскурсовода — знатока и истинного любителя природы.

— Так я ведь природу очень люблю, — отозвался на мои похвалы Лев Николаевич. — Лес, можно сказать, мой дом. Но нельзя говорить, что я читаю его как книгу, а так очень любят писать. Законы природы столько имеют исключений. И лес такая необъятная штука, что за всю жизнь его не узнаешь.

Был я когда-то яростным охотником, — продолжал он. — А сейчас вот охочусь с фотоаппаратом. — Лев Николаевич кивнул на аппарат, который висел у меня на плече. — И эта охота куда шире, чем с ружьем. Когда сидишь неподвижно, природа вокруг тебя живет полной жизнью, и многое видишь.

— А сколько бывает у вас экскурсий? — поинтересовалась я. Лев Николаевич достает ученическую тетрадку:

— У меня тут все учтено. Этим летом было пятьдесят три экскурсии, девятьсот девяносто два человека. И школьники, и научные работники, и рабочие, и студенты. В другие годы бывает больше народу, до двух тысяч... Мы им показываем музей и основные объекты на центральной усадьбе: дендрарий, питомник гадюк, глухорят-ник, проходим по берегу. Конечно, и при таком небольшом маршруте заповедность нарушается. Но, по-моему, ради того, чтобы большему числу людей рассказать о природе, зародить любовь к ней, желание ее охранять, стоит пожертвовать малой толикой заповедности. Но, к сожалению, бывают экскурсанты, которые приезжают только погулять да нарвать букеты. А уж удержать туристов от выковыривания грибов просто невозможно, хоть руки им связывай. Был и такой случай: подвел я молодых людей к вольере глухарят, предупредил: не делайте резких движений, не шумите, а то глухарята испугаются, взлетят и могут убиться о сетку. Молодые люди все это внимательно выслушали, и тут же один из них ударил всей пятерней по струнам гитары и заорал диким голосом, чтобы именно увидеть, как глухарята убьются... Хорошо те не испугались.

Мы вместе выходим из музея.

Рыхлые, похожие на сугробы облака заслонили небо. Лишь кое-где остались голубые промоины. Очертания их все время меняются: дует ветер.

Е. СУРОВА

2*