Юный Натуралист 1974-12, страница 39

52

53

вился: шум строики не пугал зверьков! Мне захотелось узнать, куда заяц пробил себе дорогу. Пошел по тропе — еще больше удивился.

Звериные тропы всегда куда-нибудь да ведут: или к солонцам, или к стогу сена, скирде соломы, к водопою, или это удобный переход через опасное место, препятствие. Эта тропа никуда не вела. Оканчивалась она слепо на опушке леса, метрах в ста от кирпичной кладки санаторного корпуса. Снег на конце тропы был утоптан в виде пятачка, от которого следы возвращались назад. «Интересно, — подумал я. — Что тут у длинноухих? Неужто танцплощадка?.. Надо проверить».

И тут у меня появилась мысль — устроить возле тропы засаду на зайцев, на охоту взять с собой сынишку... Я так и сделал.

В ближайшую субботу мы были в бору. Нам повезло: добрались мы туда попутным транспортом. Обогрелись с дороги в избушке у сторожа, а вечером вышли к месту охоты.

У зайцев в отличие от человека распорядок суток другой. Заяц, — ночной зверек. Днем он спит, ночью бегает.

Расположились мы невдалеке от тропы, в кустах. Сынишку я укутал в тулуп, остались торчать одни глаза. Поверх тулупов мы надели белые маскировочные халаты. Утоптали снег, чтобы не хрустел и не отпугивал зверьков, затаились и стали ждать.

Давно зашло солнце. Погасла короткая зимняя заря. На том месте лишь слабо зеленела полоска неба. В ее отблесках изредка вспыхивали снежинки на вершинах дальних берез. И тогда казалось, что это зажигались над лесом, в переплетении веток, новые, никому еще не известные, неяркие звезды. Они тихо помаргивали то зеленым, то красноватым светом — легкий ветерок шевелил ветки берез.

Время тянулось медленно. Над соснами показалась луна — огромная, круглая, как блюдце. Лес наполнился голубыми тенями. Луна светила нам из-за спины, и вокруг все было хорошо видно.

Напрягая зрение, я всматривался туда, где на снегу узенькой полоской слабо синела заячья дорожка. Она уползала в настороженную темноту леса.

— Па-а, — горячо зашептал сынишка. — Па-а, кто там живет?

Я строго взглянул на него. Заяц — зверек чуткий. Малейший шум — и пропала наша охота! Но маленькому человечку было трудно сидеть без движений, трудно молчать — все, что окружало нас, казалось необыкновенным. Глазенки у сынишки становились то испуганными, когда он, должно быть, думал о волках, медведях, Бабе Яге, то темнели, наливались востор

женным блеском, когда он думал о маленькой Снегурочке, гномах и других добрых сказочных существах. Он был убежден: они жили здесь, под звездами, в этом таинственном, загадочном лесном мире.

Я понимал его, и все-таки погрозил пальцем: молчи!

Подмораживало. Деревья покрылись инеем, слабо поблескивали. Ружье лежало у меня на коленях; курки взведены. В любую секунду я готов был к выстрелу.

Неожиданно послышался какой-то непонятный дробный шорох. Вначале мне не поверилось. Думаю: показалось. Но слух не обманул меня. Это тихо похрустывал снег под лапками зверька. Расплывчатый силуэт его мелькнул между деревьев. На поляну выскочил крупный русачина.

Но что это? Рядом с ним скакало какое-то чудовище — темное, огромное, будто медведь!

«Ах да, — с облегчением догадался я. — Это тень».

В лунном свете зверек казался легким и невесомым, словно белый воздушный шар.

На утоптанном пятачке заяц вскинулся столбиком, задвигал ушами — слушал!

В бору стояла мертвая тишина — ни звука! Но заяц часто приседал, испуганно оглядывался по сторонам, будто напроказивший шалун мальчишка. Успокоившись, он вытянулся во всю длину, долго стоял неподвижно, хлопая ушами, и смотрел на недостроенный корпус санатория.

Я взглянул на сынишку и удивился: оба они — ребенок и заяц — сейчас были чем-то неуловимо похожи друг на друга. Но я долго не мог понять: чем? Потом догадался: глаза! У обоих темные, круглые глаза, и в них любопытство!

Так вот, оказывается, что привело сюда зверька!

А заяц вдруг стал забавно раскланиваться, приседать, жестикулировать лапками, будто всплескивать ими, как человек, который чем-либо удивлен. Вид у него при этом был до того комичным и уморительным, что я не выдержал и, рассмеявшись, прыснул в кулак.

Заяц испуганно подпрыгнул, перевернулся в воздухе, скользнул по снегу расплывчатой тенью и скрылся в кустах — только его и видели!

— Вот проказник! — смеялся я. — Видал такого? Пришел на стройку поглазеть. Ай да зайчина! Любопытный-

Сынишка хитровато сверкнул глазенками и задорно спросил:

— А ты, пап, почему не стрелял? Тоже-любопытный?

Я смущенно замолчал.

Е. Пазников

ГАУХАМ ПОРА

Самое тихое время в лесу бывает перед рассветом. Густой туман поднимается над водой незамерзшего канала. Сосны стоят голубые от инея, а на обочине запорошенной снежком дороги белеют стволы высоких берез. Дорога эта тянется вдоль канала и на краю опушки поворачивает к песчаной насыпи. Как раз здесь и стоит избушка бывшего бакенщика — деда Матвея. За насыпью начинаются заснеженные отмели и неглубокие, покрытые льдом_гзаливы Киевского моря.

Раньше домик бакенщика стоял там, где сейчас проходит фарватер. Но несколько лет назад Киевское море затопило днепровскую пойму. Трудно было бы теперь старому Матвею грести на тяжелой лодке к бакенам. Но давно уже заменили керосиновые зеленые и красные фонари электрическими мигалками. А Матвей не захотел перебираться в деревню. Перетащили его избушку на насыпь: здесь с одной стороны — море, с другой — обводной канал. В нескольких километрах от избушки бакенщика над водой остался незахопленным высокий песчаный холм со старыми соснами. Знают это место рыболовы и называют этот холм Горой. У берега море мелкое, а около Горы есть ямы, и ближе к зиме здесь собирается разная рыба. Лучше всех знает, где и на какую приманку ловить, сам Матвей, но с тех пор, как образовалось Киевское море, и ему не всегда везет. Изменились места, изменились и рыбьи повадки.

Подводные обитатели Киевского моря и прибрежных озер знают, что морозы шутить не любят. Все приготовились к зиме заранее. Лягушки зарылись в ил и крепко спят. Крупные, с золотистой чешуей сазаны собрались в глубокой яме под Горой. Дремлют, повернув головы в сторону фарватера, только изредка вздрагивают темно-красными плавниками.

Пустынно под ледяной крышей на мелководье. Лишь изредка завернет сюда в поисках корма стайка красноперок или не спеша проплывет зеленая, с белым замшевым брюхом щука. Острозубая разбойница продолжает охотиться и зимой. Только полусонных рыбешек хватает она не так проворно, как летом.

Не видно на льду и рыболовов. Только старый Матвей сидит в белом полушубке неподалеку от берега. Снасть у Матвея очень тонкая: леску почти не видно, а мормышка — свинцовая капелька с крошечным крючком. Время от времени вытаскивает Матвей из лунки мелких ершей и бросает в ведерко с водой. Ерши для такого опытного рыболова не добыча. А вот живцы деду Матвею нужны.

На обводном канале есть большая промоина. Вода здесь не замерзает даже в лютые морозы, потому что глубина большая, а на дне ключи бьют: самое подходящее место для налимов. Но водятся ли они здесь? Летом этого не узнаешь, потому что в жару налимы спят под корягами в глубоких ямах. Кормиться же они начинают осенью, когда вода уже достаточно остынет. Безлунными ночами подстерегают они мелких рыбешек неподалеку от своего летнего убежища. Но лучшее время для ловли — середина зимы.

В сумерках Матвей подходит к промоине. Хрупкий прозрачный лед затянул только мелководье, а над омутом чисто. В высоких резиновых сапогах заходит Матвей подальше от берега и устанавливает прямо в воде два коротких удилища с небольшими катушками. Живцов он насаживает за губу и забрасывает на самую середину омута.

Утром чуть свет торопится рыболов проверять закидушки. И не зря. Попался-таки большой с пятнистыми темно-зелеными боками налим. Оказывается, и в глухую пору бывают удачные уловы.

А. Морозов

шяшш