Костёр 1964-03, страница 28

— Ну хватит, — Морозов подошел к вешалке, оделся. — Кто Грина тронет, будет иметь дело со мной. Идемте уламывать начальство.

* * *

Взрослые на банкет не допускались. Распорядителем, как и в прошлые годы, начальник назначил Морозова. Тот усадил ребят, сказал пышную речь во славу повара, и пир начался.

Великолепие стола Грина не обрадовало. Он не знал точно, как обращаться с тортами и пирожными, и имел смутное представление о том, что можно резать ножом, а что нельзя.

Положение Грина было ужасным, если учесть, что Морозов отвел ему место между Таней и Лидой. Чтобы как-то обезопасить себя, он тихо сказал Лиде:

— Я, наверное, сейчас буду есть страшно некультурно.

Лида с удивлением посмотрела на него и улыбнулась. Грин заметил, что сидящий напротив Флит отложил вилку и уставился ему в рот, ожидая, когда Грин начнет есть некультурно.

Грин, красный от смущения и досады, схватил кусок торта, разломил его руками пополам и в два приема, давясь, как гусак, проглотил обе половинки. Больше, однако, он не отважился взять что-либо со стола и сидел голодный, несчастный, запивая горе чаем.

После ужина ребята собрались в клубе, где устроили танцы и почту. Танцевать Грин не умел и написал только одно письмо. Он сунул его почтальону и тут же ушел на улицу. Было темно. Свет из окон длинными уродливыми косяками падал на чистый снег.

Ступая по самой кромке оконного отсвета, Грин пошел на поляну, где в первый день лагерной жизни играл в следопыта. Посреди поляны малыши построили снежную крепость. Грин стал ходить вокруг нее, обивая выступы. Вдруг ему почудились шаги. Он затаил дыхание, но легкий шорох одежды гремел сейчас, как сто барабанов. Грин отбежал к елям и спрятался в тень.

На поляну вышла девочка.

— Лида! — позвал Грин.

— Саша?

У Грина болезненно сжалось сердце. Он вышел на свет.

— Это я, — сказал он.

— Ах это ты, Грин! — в ее голосе прозвенело раздражение. — Какую глупую записку ты написал.

— Лида, — сказал Грин. — Я хочу тебе сказать... Мы ведь завтра уезжаем. Лида, я не Грин. Меня зовут Сережей.

— Сережей?

— Да, Сережей, — Грин посмотрел ей прямо в глаза. — Это плохо — лгать, правда?

— Конечно, но ты напрасно сказал мне свое имя. Грин — это романтично! А Сережа...— Лида пожала плечами.

Грин вспыхнул.

— Эх, ты! А я думал, что ты хорошая! А ты красивая, но злая. Даже Сашка боится тебя.

— Шиков?

— А кто же еще? Он целых три года не может сказать, что хочет дружить с тобой.

— Гринчик, какой ты еще маленький! Но ты скажи своему Сашке, что он дурак.

— Почему?

— Почему, почему!..

— Постой! Я догадался. А как же Морозов?

— Ну, что вы пристали ко мне с Морозовым? Я с ним дружу, но это совсем-совсем другое. Гринчик, милый, ты не обижайся. Ведь мы с тобой друзья, правда?

— Не знаю, — ответил Грин, — У меня в этом лагере не было друзей.

— Но почему, Грин? То есть Сережа.

— Потому, что я всем врал. У тебя мать — журналист, а у Сашки отец — летчик, а мой отец никакой не драматург, его нет у меня. А мама моя простая бухгалтерша. И про книгу я тебе врал. Нет такой книги.

— Грин, глупо стыдиться профессии родителей.— Лида взяла его за плечи. — Мы тебя все очень любили. Если этот лагерь останется у меня в памяти, то только благодаря тебе.

— Все равно, — сказал Грин. — Я врун и плохой человек.

Лида нетерпеливо поправила шапочку.

— Ну, я пойду, Сережа?—спросила она.— Там танцуют.

— Иди.

Лида медлила.

— Дай мне твой телефон, — сказал она наконец.

— У нас нет телефона.

— Тогда адрес.

— Пожалуйста. Дмитровская пятнадцать, тридцать три.

— Дмитровская пятнадцать, тридцать три, — быстро повторила Лида, и Грин понял, что адрес она спросила из вежливости, что через минуту она забудет его.

24