Костёр 1964-03, страница 37
которую легковерно бросил еще в начале пути. Милая, дорогая тропка. Она вывела меня из тайги, а затем, когда самое страшное осталось уже позади, простилась со мной и навсегда исчезла в мелких приречных голышах. Конечно, кое-кто мне не поверит. Расскажи про это Леньке Курину, он сразу станет на дыбы. — Мура! Такой конец бывает только в сказках. Если бы я сгорел в торфянике или попал бы в брюхо медведя, Ленька сказал бы: «Вот это класс!» Тропка привела к тому месту, где мы жгли костер. Только Вилюй оказался не с правой руки, а с левой. Я дал огромный крюк и пришел к цели совсем с другой стороны. Солнце уже катилось к западу. Тень от берега захватила половину реки. В•тальниках задумчиво и грустно крякали ут|и. Только сейчас я понял, что устал и хочу есть. Но являться в гости вот таким было неудобно. Я вымыл руки и лицо, прикрепил булавкой клок рукава, застегнулся на все пуговицы и пошел к оленьему пастуху. Будущее меня не тревожило. Я выспрошу у пастуха про камешек, узнаю короткую дорогу и — в путь. Вполне возможно, якут уважит и даст мне верхового оленя. Деловые люди всегда найдут общий язык. Я открыл дв^рь, улыбнулся и громко сказал: — Капсе, дагор! Юрта была пуста. Возле окошка лежал вверх ногами круглый табурет, в углу стоял, как ружье, старый, треснувший на макушке хорей. Я кинулся из юрты, стал кричать на всю тайгу. — Эге-е-й! Эге-е-й! Но нет, не звенел колокольчик ila шее оленя, не слышалось в ответ глухого надсадного бреха собак. Олений пастух угнал стадо в другие места. И не скоро теперь войдет он в юрту, поднимет трехногую табуретку и протрет рукавом кухлянки пыльное стекло. Лишайник, до которого так падки олени, растет очень медленно. Поднимется за короткое лето на три-четыре сантиметра и — шабаш. Нету ему больше ходу до следующей весны. Я стоял возле юрты и с тоской смотрел на темную, притихшую к ночи тайгу. В голову снова полезли глупые, дикие мысли. Теперь я ни за что не найду обратную дорогу. Придется жить в тайге и питаться, как древняя обезьяна, о которой рассказывала на пятиминутке. Зинаида Борисовна. Лет через пятнадцать, а то и двадцать вновь зазвенит в этих местах колокольчик оленя-вожака. Олений пастух с опаской глянет на бородатого, оборванного мужчину с голубыми глазами и черными, как уголь, волосами и скажет: — Капсе, дагор! — Эн капсе! Рассказывай ты. Ничего я не знаю. Даже то, что раньше знал, и то забыл. — Худо твое дело,— скажет олений пастух. Запряжет пастух в нарты оленей и помчит в ПГТ. Там уже настроят и фабрик, и заводов, и новых школ, и кафе-мороженых. Возможно, что будет уже и не ПГТ, как раньше, а самый настоящий город. Прикатит пастух на Большую Садовую, затормозит ногой нарты и спросит: — Тут, однако, твоя изба, гражданин Квасницкий? Соберется толпа. Шум. Споры. Не каждый же день привозят из тайги такое чудо. Голод загнал меня в юрту. Пастухи, так же, как и охотники, оставляют порой харчиш-ки для незнакомого друга. Я обшарил юрту и нашел в углу за полатями в кожаном мешочке сухую рыбину и пяток черных скрюченных сухарей. После еды на душе у меня немного полегчало, Может быть, я зря вешаю нос и дело 5 «Костер» Iti 3 33 |
