Костёр 1967-04, страница 9

Олимом Турдывалиевым. Он учился в шестом классе и был нашим юнкором.

Турдывалиев не отличался постоянной привязанностью к одному жанру. Он сочинял стихи и рассказы, придумывал кроссворды и шарады, рисовал дружеские шаржи и загадочные картинки «где охотник»? Олим— по-таджикски ученый. У таджиков много красивых нежных имен. К нам в редакцию, например, ходит девочка, которую зовут Лола — то есть тюльпан, а у нее есть подруга Ситора — звезда.

Олим хотел оправдать свое имя. Он работал, как экскаватор. Каждую неделю он приносил мне целый ворох творений. В ящиках не хватало места. При одном виде тетрадок и рисунков Олима у меня кружилась голова и начинался звон в ушах. Я мучился и терпел. Но однажды меня прорвало. Я разозлился на Олима, швырнул ворох его бумажек на пол и сказал, что это не поэзия, не искусство, а самая настоящая труха.

С этого все и пошло. Теперь в редакции меня считают грубияном, говорят, будто я плохо влияю на ребят. Я догадывался, что сегодня мне тоже не верили. Они думали, что я проспал на работу и теперь сам себе выдумал зуб. Когда я вошел, Расул Расулович подозрительно посмотрел на меня из-за своей машинки и сказал:

— А щека у тебя вполне нормальная...

Странное заявление! Если на то пошло, я могу предъявить свой зуб. Эта корявая штуковина лежит у меня в кармане. Пускай смотрят. Пожалуйста!

Но я не стал показывать зуб. Я сел за свой стол и начал читать заметки. Работалось мне плохо. В голове была сплошная торричеллиева пустота. Я знал, что сегодня что-то произойдет, и покорно ждал этого.

Неприятность, которую я ждал, явилась самым неожиданным образом. Я стал раскладывать на столе юнкоровские заметки и вдруг увидел возле чернильницы записку. На тетрадочном листке, свернутом вроде аптечного порошка, были написаны мое имя, отчество и фамилия — то есть Александр Иванович Нечаев.

На одной стопоне тетрадочного листка, который я развернул, темнели клетки кроссворда. Он был перечеркнут красным крестом, а внизу мелким круглым почерком было написано: «Это не считается!!!»

На обороте была записка:

«Дорогой Александр Иванович!

Я приходил два раза, но в редакции никого не было. Не уходите, пожалуйста, никуда, Вы мне очень нужны.

Ваш Олим Турдывалиев».

«Не уходите» было подчеркнуто три раза, я все письмо завершала большая, похожая на амебу, клякса. Я оглянулся по сторонам и сунул записку в карман. Я не переваривал эту странную личность. Меня раздражали и лицо Олима, и походка, и его дурацкая привычка говорить к месту и не к месту — «между прочим».

У Олима была стриженая налысо голова, коротенькая толстая шея и жесткие оттопыренные уши. Ко всему этому надо еще добавить абсолютно круглые глаза и полные губы. На том месте, где у человека обычно растет нос, у Олима была пришлепнута маленькая плоская лепешка.

Олим напоминал мне черный глиняный горшок для каймака с двумя ручками. В жизни такие личности почти не встречаются. Это был типичный дружеский шарж, недоразумение, анекдот.

Работать я уже не мог. Я сидел возле стола и думал про Олима. И вот тихо скрипнула дверь и кто-то остановился на пороге. Я сидел за столом, не подымая глаз от бумаги, но все равно догадался, кто это такой. Я почувствовал Олима тем самым шестым чувством, которому в медицине нет еще точного названия.

Я украдкой повернул голову влево. Черный глиняный горшок с ручками стоял в дверях и делал мне какие-то таинственные знаки рукой.

— Рафик¹ Нечаев, — услышал я, — идите сюда на минутку!

Я склонился над своей папкой и сделал вид, будто ничего не вижу и не слышу. Это было не самое умное, что можно придумать. Такого же мнения был и наш редактор Расул Расулович. Он вынул из машинки перепечатанный лист и сказал:

— Саша, к вам, кажется, кто-то пришел.

Как будто я сам не видел!

Я встал с места и, провожаемый взглядами всех сотрудников, пошел к выходу.

В коридоре я увидел девочку в пестрой бухарской тюбетейке и широком платье без пояска. Она стояла возле окна и держала впереди себя рыжий потертый портфель. Я сразу сообразил, что она пришла вместе с Олимом. Девочка смотрела на меня и улыбалась, как старому знакомому.

Время для того, чтобы сводить счеты с Олимом, было явно неподходящее. Я подошел к Олиму, протянул ему руку и сказал:

— Здравствуй, Олим. Очень приятно. Давно не виделись.

Олим такого корректного приема не ожидал. Он стал навытяжку, как солдат строе-

') Рафик — товарищ.