Костёр 1968-03, страница 22

ствовал себя легко и не испытывал никакой связанности и скованности. Я сам удивлялся этому, когда смотрел на него — на сидящего против меня живого Горького, автора «Детства», «В людях» и «Моих университетов».

Конечно, это не я, а он поставил себя так. Кроме большого художественного таланта, за который его любят и чтут миллионы людей во всем мире, Горький обладал еще одним даром—умением покорять сердца людей. Я видел, как он разговаривал с шофером, с официантом, с детьми — никто из них никогда не смущался, не краснел, не чувствовал себя маленьким и ничтожным.

И все-таки эти визиты к Максиму Горькому по-прежнему стоили мне очень много крови. Ведь чтобы попасть к нему, я должен был миновать огромного, седобородого, похожего на министра швейцара, пройти на виду у прочей гостиничной братии, у всех этих портье, коридорных, горничных, лифтеров... А потом оказывалось, что Алексей Максимович занят и нужно было ждать его и беседовать с какими-то случайными, незнакомыми людьми или хотя бы торчать у них на глазах.

Всякий раз, когда я собирался идти к Горькому, одолевали меня, как и в первый раз, колебания, сомнения и мучительное раздумье. Это не были сомнения Чехова, который перед первой поездкой к Толстому несколько раз переодевался и все не мог выбрать подходящие штаны — боялся, что в одних его примут за нахала, а в других за щелкопера... Передо мной такая проблема не стояла, потому что штанов у меня в ту пору была всего одна пара. Ходил я в потрепанной кожаной тужурке и в полосатой матросской тельняшке, — если бы я стал раздумывать и решать, за кого меня примут в таком обличье, я бы, вероятно, пришел к очень грустным выводам.

Однажды (а было это уже на второй год моего знакомства с Горьким) я получил приглашение— зайти к нему на следующий день, утром, часам к девяти, все в ту же Европейскую гостиницу. Не знаю, пришел ли я раньше или позже, чем следовало, но когда я очутился перед подъездом гостиницы, сверкающий галунами швейцар поспешно поднялся со своего табурета и преградил мне дорогу:

— Вы куда?

Я объяснил ему, что иду к Максиму Горькому, в такой-то номер.

— Нету их.

Мне показалось, что швейцар говорит неправду, но, так как я не был ни разговорчив, ни настойчив, мне пришлось поверить ему. Я только спросил, не знает ли он, когда и куда ушел Горький. Но швейцар не удостоил

меня ответом, отвернулся и дал понять, что разговор исчерпан. Выручила меня некоторая начитанность в европейской литературе. Я вспомнил, что в подобных обстоятельствах герои старинных романов старались «позвенеть кошельком». Смущаясь, я вытащил из кармана рублевку и сунул ее в широкую ладонь цербера. Это подействовало магически. С швейцара моментально слетела его министерская важность, он превратился в добродушного старика, приподнял свою раззолоченную фуражку и очень любезно, почти ласково сообщил мне:

— Они в Михайловский садик пошли. Гуляют.

Михайловский сад —

это совсем рядом, и,

поразмыслив, я решил поити туда и разыскать Горького. Переходя площадь* я, помню, думал, что мне повезло, что это очень кстати, что я не застал Горького в гостинице. Если он ничем не занят, не читает и не выглядит чересчур утомленным, я могу подойти к нему, и мы посидим на скамейке и побеседуем один на один на свежем воздухе...

Не успел я так подумать, как увидел Алексея Максимовича. И сразу же хорошее настроение оставило меня. Горький шел не один, его сопровождала целая компания: тут был и сын Горького Максим Алексеевич, и жена сына, и художница Ходасевич, и еще какие-то люди, которых я не знал.

Я уже хотел бежать, но Алексей Максимович увидел меня и окликнул. Пришлось подойти.

— Ведь вот какой легкий на помине, — сказал он, улыбаясь, пожимая мне руку и знакомя меня со своими спутниками. — А я как раз только что о вас говорил. Вспомнил, что мы условились, и — испугался...

Кланяясь направо и налево и пожимая, вероятно, по два и по три раза одни и те же руки, я сказал, что — ничего, что я зайду после, что мне было бы даже удобнее, если бы можно было зайти не сегодня, а как-нибудь

⁹ Щ0

сказал

в другой раз.

— Пойдемте, пойдемте, куда вы? — Горький, взяв меня под руку и подмигивая мне: дескать, ладно, ври больше — «удобнее!»...

Я понял, что попался, и покорно последовал за всей компанией в гостиницу.

Может быть, это смешно, но это действительно была пытка для меня — эти час или полтора, которые я послушно, не имея уже ни сил, ни достаточных оправданий, чтобы уйти, просидел в обществе людей, среди которых только один был мне по-настоящему интересен, дорог и близок. Но и с ним в этот

12