Костёр 1974-06, страница 6

А еще меня обида взяла, что... ну, ладно, это отношения к делу не имеет. Все имеет? Ну, могу и сказать. Мне вот что обидно было: стоит рядовой Самусев, из-за которого, можно сказать, я всех своих людей потерял, и преспокойно с этой пионервожатой разговаривает. Цветочек какой-то в руках вертит, стрекозка кругом них летает — ну, форменным образом любезничают. Ну, какое ж это, думаю, будет представление у ней о нашей армии? А дети что подумают? С кого они учиться будут? Что они такого хорошего для своего воспитания видели? Разве так русский солдат должен помирать? Нет, это неправильно, товарищ лейтенант, мы вроде бы за диверсантов играли из иностранного государства, но разве ж я себя иностранцем чувствовал? Не-ет, я никогда себя не забывал. Игра игрою, но уж когда надо — извините, — я русский солдат.

И вот я решил, что так просто они меня не возьмут. Не дамся! Может, это, конечно, и ошибка была, но, товарищ лейтенант, не мог я тогда иначе. А они меня, надо сказать, к тому времени заприметили. Вот, кричат, это их самый главный! Смотрят на меня снизу, кричат: а ну слезай! Я им в ответ: найн! По-немецки означает: нет. Притворился, значит, будто я и в самом деле командир диверсантов. Ах, кричат, он и в самом деле по-иностранному разговаривает! Один паренек, смуглый такой, волосы выгорели до безобразия, кричит мне: „Шпрехен зи дойч?" Батюшки, что отвечать, не знаю. Я ведь, кроме «найн» и «зер гут», по-немецки ни слова. Только чувствую, отчаянная на меня сила находит, ну, такая, когда вы, товарищ лейтенант, команду даете: взво-од, в атаку, вперед! Встал я на ветку, попружинил на ней, оттолкнулся и — со своего дерева на другое! Они внизу так и ахнули. Ухватился руками за ветку, ногами другую поймал. Слышу — внизу паника поднялась. Уходит, кричат, окружай его! Кто-то забарабанил свое та-та-та, а белобрысый кричит: отставить! брать живьем!

Гляжу — тут и мои чернику есть прекратили, смотрят, что их командир делать будет. Смотрите, думаю, смотрите. Ну, и пионервожатая тоже, конечно, все внимание на меня. Раскачался я на этой ветке и снова — прыг на другую, только на ярус ниже. Руки, чувствую, в кровь ободрал. Долго ли так прыгал? Да нет, товарищ лейтенант, четыре или пять деревьев сменил. Но вижу — все это напрасно. Толпятся внизу, мои прыжки их только раззадоривают. Ахают, переживают, а знаю— все равно взять меня хотят, это как азарт во время охоты. Ну, что делать? Снял я тогда незаметным образом сапог — швырк его в толпу, а сам в тот же миг оттолкнулся и прыгнул в другую сторону. Расчет мой был правильный — сапог их отвлек немного, ну, вроде бы озадачил. Пока они сообразили, что это просто сапог, я уже на ноги вскочил и дал деру.

Как они погнались за мной по лесу, товарищ лейтенант, и откуда прыти столько у этих де

тей! Ну прямо на пятки наступают, а уж крику, вою, что на облаве. Стал я маневры делать — в одну сторону метнусь, в другую, но их ведь, товарищ лейтенант, много, а я в одном сапоге.

Бросился мне один паренек под ноги, я и упал, перевернулся два раза через голову, как вы учили, хотел вскочить, но тут такую тяжесть почувствовал, что и не пошевелиться — это человек пятнадцать на меня навалилось — ну форменная куча мала. Лежу внизу, аж глаза из орбит вылезают. И то ли я при падении руками лица коснулся, то ли царапины закро-воточили, только слышу, они перешептываются: кровь, кровь!.. Встали они надо мною, перепуганные, бледные и замолчали. Одна девочка присела рядом и так тихо спрашивает: дяденька, вам больно? Я покачал головой, а сам лежу, тяжело дышу, отдыхаю, в небо смотрю — ив самом деле устал. Деревья высоко вверх шатром уходят, хорошо лежать, покойно. И тут, представьте себе, товарищ лейтенант, эта девочка закрыла лицо руками и заплакала. А следом за ней еще кто-то заревел. Белобрысый кричит в глубину леса: санитары, эй, санитары!

Тут, конечно, товарищ лейтенант, я кругом виноват, что детей до слез довел. Встал я на ноги — одна в сапоге, другая босая. Будет вам, говорю, не ревите. Молодцы, что задание выполнили. Кто, спрашиваю, мне под ноги бросился? Чернявый паренек руку подымает. Я говорю ему: и ты молодец. Я ведь мог тебя зашибить, а ты не струсил. В это время к нашему месту все другие подошли — и дети, и мои солдаты, и пионервожатая. Сапог мне кто-то второй подал. Я сел, портянку, не торопясь, по всем правилам навернул. Все смотрят молча, как будто я что-то важное делаю, а это я просто портянку наворачиваю. Вот так, я думаю, и нужно, товарищ лейтенант, чтобы ко всему, что солдат делает, относились бы с уважением. Ну, а потом...

Ну, хорошо, хорошо, я скажу: чувствую — возле самого носа йодом пахнет. Это пионервожатая собственноручно мне царапины мазала. Волосы ее мне шею щекотят, а она все спрашивает: не больно? не больно? Сильно по-шкрябался, теперь сам вижу, а тогда — да какое, говорю, больно! На ноги вскакиваю и команду подаю: отделение, становись! Выстроились мои. Дети стоят перед нами толпой, потом спохватились, белобрысый тоже как закричит: строиться! Встали мы друг против друга на поляне, и тут я, товарищ лейтенант, честно скажу, превысил свои права. От имени командования части, говорю, объявляю вам, дети, за хорошую службу благодарность. Надо было мне от имени отделения и от себя лично, но так уж вышло, виноват. Вот и все, товарищ лейтенант. Если я что не так сделал, накажите, но в другой раз к детям меня лучше не посылать, не умею я с ними.

Все понял, товарищ лейтенант. Ошибки проанализировал. Служу Советскому Союзу!

4