Костёр 1976-01, страница 49

он отходит назад. Я чувствую, как у меня начинает дрожать левая нога. Еще бы ей не дрожать. Все, кто дрался когда-нибудь на рапирах, знают, что такое левая нога. Это саблисты в боевой стойке стоят сразу на двух ногах, а у рапиристов вся тяжесть тела на левой. И левая нога должна быть готова разогнуться в нужную минуту и бросить тело с вытянутой рукой и с зажатой в ней рапирой вперед, к противнику. Мы все ходим, ходим в боевой стойке. Вокруг снова начинают смеяться. «Ну, атакуй, атакуй», — уговариваю я сам себя и наконец делаю выпад. Самсонов отскакивает, но я тут же подтягиваю левую ногу и делаю еще один выпад, гораздо глубже первого. Самсонов защищается, мой клинок скользит по его гарде. Я колол, принимал защиты, делал выпады и снова возвращался в боевую стойку. Я делал это совершенно автоматически. Словно все, чему учили меня полгода, скапливалось внутри, а теперь вырывалось наружу независимо от меня. А кругом жарища и дышать уже совсем невозможно.

И вдруг бой кончился. Просто Вячеслав Александрович объявил: «Со счетом 3:0 бой выиграл Коля Архипов», и поздравил меня. А я стоял, тяжело дыша, и не удивился бы совсем, если сказали бы, что бой выиграл не я, а Самсонов.

— Руки у тебя хорошо работают, а вот за стойкой следить надо, — сказал Вячеслав Александрович. — Но главное, главное у тебя есть. Помните, что главное в бою? — Вячеслав Александрович посмотрел на всех сразу. — Главное в бою — это злость спортивная. Все время в атаке. Сумей, представить, что перед тобой стоит враг. И победить его надо во что бы то ни стало. Вот Коля Архипов молодец. Он сумел представить. А Саша Самсонов растерялся. Так на тренировках хорошо ходил, и выпады у него хорошие, а ни одного укола сделать не смог. Даже не попытался.

Я поискал глазами Сашку Самсонова, но не нашел.

Вячеслав Александрович еще долго говорил о дистанции, передвижении, но я уже ничего не слышал. Все внутри у меня начало дрожать. И я будто слышал, что мне говорят, но к каждой фразе, к каждому слову у меня в голове добавлялось: победил, победил!

— Ты чего улыбаешься? — спросил меня Фимка Райсберг. — Радуешься? Я тоже в следующий раз драться буду, обязательно выиграю.

А я думал о том, как приду домой и сначала ничего не скажу про победу, а потом мы сядем пить чай, и папа спросит: «Ну, как твои дела, фехтовальщик?»

В раздевалке ребята говорили о нашем бое. Все меня поздравляли, смеялись, когда Фимка Райсберг показывал, как я в начале боя мимо Самсонова пробежал и какое у меня лицо удивленное было. И я тоже смеялся со всеми, пока разрядник Малинин не сказал:

— Ты-то ничего — всухую разуделал Самсонова, а он трухля. Ни одного укола нанести не смог. Так струхнул, что вон кепку забыл надеть.

На скамейке лежала самсоновская кепка.

И при виде этой кепки сразу я лицо Самсонова вспомнил, когда он снял маску после боя. Не красное, а бледное. «Поехать к нему надо скорее», — подумал я, видно вслух, потому что Фимка Райсберг тут же засмеялся.

— К Самсонову? Съезди, съезди. А потом он тебе съездит. Он теперь месяц с тобой, наверное, разговаривать не будет.

— А чего ты, Коля, его домой не проводил? — спросил вдруг меня Малинин. — У нас занимался Миронов такой. Он всех, у кого бой выигрывал, домой провожал. Теперь ты давай. Только не надейся, что "гебе провожать меня придется. Я тебе бой проигрывать не собираюсь. Я вообще никому проигрывать не собираюсь.

Все засмеялись, а мне было не весело. Я взял кепку Самсонова и выскочил из раздевалки.

Я ехал к Самсонову н-а трамвае и все думал о нем. Я увидел его первый раз полгода назад. Как-то сразу выделил его из всех ребят, что толпились у входа в зал. У меня так всегда получается: не знаю еще человека, вижу его впервые, а уже чувствую, как мы будем относиться друг к другу.

Он тоже смотрел на меня, а потом побежал по залу. Назвали его фамилию, и он побежал. Подпрыгнул и достал ремень под потолком. Потом подошел к перекладине, подтянулся раз, еще раз, и тут руки его задрожали, а надо было самое меньшее три раза. Он, видно, знал это и начал подтягиваться снова.

— Давай жми, — крикнул я, и Самсонову словно помогли мои слова. Он запрокинул голову к потолку и подтянулся третий раз.

— Ты чего? Чокнулся, что ли? — раздался рядом со мной голос здорового парня. — Его примут, тебя нет.

Но меня приняли, и Самсонова тоже.

— Я очень боялся, что меня не запишут, — сказал мне потом Самсонов. — У меня друзей нет и не было никогда. Потому что я слабый. Понимаешь, я всегда, всюду, был самым слабым. Я вот каждый год жду, что придет новичок в класс и будет он слабее меня. А он не приходит. Приходят все здоровые такие. И сразу все- дружат с ними. А со слабыми кому дружить охота. Со мной Абульханов за руку не здоровается. Есть у нас в классе такой Абульханов. Как утром придет, так всем жмет руку, а про меня говорит: «Нельзя ему. Для здоровья вредно. Рука отвалиться может».

— Лучше бы тогда уж в бокс шел.

— Меня б туда не взяли, наверное. Я драться совсем не умею. Ведь я не так слабый, что поднять тяжести не могу, тяжести я поднимаю. А по лицу не могу ударить и вообще никак ударить не могу.

Как-то раз мама меня спросила: «Какой он, твой Самсонов?»

47