Костёр 1976-08, страница 56

— Фриц! Фриц! Фриц!

На него зашикали, и тут Колька кинулся на Генку, ударил его кулаком в нос и повалил на пол. Генка вырывался, извиваясь, толкая Кольку коленями в живот, но тот уселся на него верхом, вцепился в приклеенную бороду и дернул ее так, что она' наполовину оторвалась. В зале заволновались. Колькина учительница Анна Ивановна вскочила с места! и прижала руки к груди.

— Колька! — закричала я что есть мочи. — Колька! С ума сошел!!

И Колька опомнился. Отпустив ватную бороду Кожанова, он поднялся на ноги и, словно потеряв последние силы в неравном бою, покачиваясь, отошел в сторону. Оторопевший Генка встал тоже. Неуверенным голосом он повторил слова роли, сказанные им перед дракой, и тогда Фриц стал замерзать. Он трясся, катался по сцене, прыгал, натягивая на себя украденный платок, и даже пытался погреться о холодный бок самовара. Напрасно! Обессиленный, он лег на живот, завыл, подергался и затих, а девочки-снежинки в марлевых юбочках станцевали над его окоченевшим телом победный танец.

Кольку вызывали восемь раз. Он выходил, раскланивался, а раненые опять и опять хлопали и кричали «бис»...

Концерт удался. Все выступали хорошо — и Майя Комиссарова, читавшая «Жди меня» Симонова и растрогавшая до слез медсестру Анфису, и ребята из нашего класса, исполнявшие русскую пляску, и знаменитый сводный хор — гордость Бориса Семеновича.

Нас очень благодарили за выступление, даже устроили банкет — на столах были расставлены стаканы с «суфле» — напитком неопределенного цвета, который был сделан из сои и казался нам невероятно вкусным, морковные пироги и бутерброды со свиным жиром, который назывался «лярд».

Я кончила есть пирог, когда вдруг почувствовала чей-то взгляд, обернулась и чуть не подавилась — на меня как-то боком надвигался Борис Семенович. Обращаясь ко мне почему-то на «вы», он, задыхаясь, спросил:

— Как вы могли?! Ведь это же было чудовищно!

Мне вдруг стало ужасно жалко Бориса Семеновича, хоть я и была уверена, что от моего громкого пения наш литературно-музыкальный монтаж только выиграл.

— Я нечаянно. Я забыла, — бормотала я.— Вы не расстраивайтесь, я больше не буду. Никогда, ни за что!

Борис Семенович махнул рукой и, сгорбившись, пошел прочь. Пирог я так и не доела.

Утром, после первого урока, меня вызвали в учительскую. Я вошла и остолбенела у порога: за столом сидели Надежда Федоровна, Борис Семенович и... комиссар нашего госпиталя.

Когда я вошла, Борис Семенович встал, потер зачем-то лоб и тихо произнес:

— Прости меня, пожалуйста. Вчера я был неправ. Дело в том, что госпиталь — аудитория специфическая...

Я не понимала, о чем он, и от страха попятилась к двери.

— В госпитале — зрители и слушатели особенные, понимаешь? — объяснил мне комиссар и добавил: — Да ты иди сюда, ближе, не бойся.

Я подошла к столу.

— Твой громкий голос, — продолжал Борис Семенович, — сыграл некоторую положительную роль...

— Не некоторую, а очень даже большую, — улыбнулся комиссар, — тебя было слышно во всех палатах и даже во втором этаже, а там лежат раненые, которых нельзя было доставить в зал даже на носилках. Так что — личный состав госпиталя благодарит тебя и просит петь у нас почаще. А вообще — все вы, конечно, молодцы.

После уроков Колька подрался с Кожано-вым. Разнимала их наша Надежда Федоровна. Минут двадцать пыталась она выяснить причину драки — оба молчали. Наконец все-таки Генка признался, что дразнил Кольку «Фрицем».

— А чего он? — ворчал Генка. — Подумаешь — знаменитость какая нашлась! Я и в госпитале нарочно сказал «Фриц», а то развооб-ражался, думает, что только ему раненые хлопают.

— Как тебе не стыдно, Кожанов! — сказала Надежда Федоровна. — Ты, значит, просто завистливый человек. Ведь из-за тебя весь спектакль мог провалиться, если бы Коля вовремя не взял себя в руки.

— Чего же я, не понимаю, что ли!--г- сказал Колька. — Я только сперва разозлился, а потом вспомнил...

К следующему концерту Кольке поручили выучить отрывок из «Василия Теркина». Колька очень обрадовался: Теркин — это все-таки не юный Фриц. Наверное, он надеялся, что после выступления его станут звать в школе Васей Теркиным.

Целыми днями дома и в школе он теперь бубнил:

«В поле вьюга-завируха, в двух верстах гудит война, на печи в избе — старуха, дед-хозяин у окна... ...А старик как будто ухом по привычке не ведет. «Недолет. Лежи, старуха». Или скажет: «Перелет».

На новогоднем празднике в госпитале Колька очень хорошо прочитал свой отрывок и опять получил много аплодисментов.

Но главная надежда его все-таки не сбылась: вместо «Теркина» его стали звать почему-то «Дед-старуха». Но он уже не дрался.

50