Костёр 1976-09, страница 33

ги о моих преступных деяниях надо набрать побольше материала.

Все эти мысли слегка успокоили Похитителя, он отер слезы, выскочил из канавы на шоссе.

Вернувшись в этот день домой, Похититель достал «Краткую опись» и записал:

«Сегодня пережил тяжелое душевное потрясение. Решил взять в руки штурвал своей жизни, решил начать новую, совсем новую жизнь, потому что влачить старую больше нету сил».

ОДИНОКИЙ ГОЛУБЬ

Наш двор — колодец. И в колодце этом начинался вечер, потому что солнечные лучи не могли проникнуть внутрь двора. Они натыкались на четырехэтажные стены, и только голу-бятня-буфет и гардероб да верхушка американского клена были освещены.

Бабушка Волк сидела, как всегда, под американским кленом и, когда мы вошли во двор, сказала:

— Хочешь, Длинный, я тебе шифоньер подарю?

— Конечно, чего там, — крикнул дядя Сюва с третьего этажа. — Бери шифоньер, Длинный, купишь новых голубей. А сейчас сыграй что-нибудь, душа просит. Воскресенье ведь.

Длинный вынул из кармана гармонику, безвольно дунул в лады — жалобный, щемящий, печалящий душу звук выполз из нее и поник в нижних ветках американского клена. Дядя Сюва нахмурился.

— Ладно, Длинный, — сказал он. — Подкину тебе трояк на голубей.

— Трояк, — встряла Райка. — Взялся давать— давай, а то — трояк.

— Откуда у меня больше? — обиделся дядя Сюва. — Сама знаешь, какая у меня пенсия. Даже телевизора нет.

— На лимонад хватает, — сказала Райка.— Только об своем роту и думаешь. Я бы Длинному и пятерку дала, если б он не так разорялся.

— Да я у тебя и не возьму, — сказал Длинный, немного загораясь.

— Эх, — сказала бабушка Волк. — Сейчас бы селедочки баночной.

— Да что ж вы, бабушка! — крикнул дядя Сюва. — Сегодня селедку давали. С красными глазами.

— С красными всю разобрали, — крикнула сверху тетя Паня. — Осталась только с голубыми!

— Люблю красноглазку, — заметила бабушка Волк.

— И правильно, — заметил дядя Сюва. — Если у селедки красный г^лаз, значит, посолена, как надо, а если голубые — пересол.

— Слазим на голубятню, — сказал Длинный, убирая гармошку в карман. — Поглядим, может, еще след найдем. А что? Так бывает.

По пожарной лестнице через чердак вылезли мы на крышу. Длинный стал шарить во

круг голубятни, а я и не искал никаких следов, я давно понял, что все эти поиски ни к чему, голуби никогда не вернутся на голубятню. И Длинный это чувствовал, но поиски как-то успокаивали его. Конечно, Длинный переживал все сильней меня, но и он, в конце концов, понимал, что не так уж велика беда, бывают в жизни печали пострашней

— Если б это были не голуби, а телевизор, я бы и не волновался, — сказал Длинный. — Но ведь голуби-то живые, сам понимаешь.

— Еще бы, — сказал я.

— И летают, — добавил Длинный, глянул в небо, перевел взгляд на крыши.

С крыши нашей не было видно так далеко, как с кармановского мостика, но все-таки мы видели почти всю Москву — кремлевские башни, серые шпили высотных домов, Ново-Спасский, Андроньевский и, конечно, весь наш Зонточный переулок лежал под нами. Как рыбы, плавали по крышам предзакатные блики, соскальзывали вниз, ныряли на дно переулка.

Как огромный зонт, с одной стороны пасмурный, с другой — ослепительный, стояло небо над Зонточным переулком. Вдали, у Крутицкого теремка кто-то гонял голубей, и они совершали по небу широкий круг от МосКвы-реки до Крестьянской заставы.

— Чьи это голуби? — задумался Длинный, стараясь по манере полета угадать, кому принадлежит стая.

— Широконосовы, — ответил он сам себе.

— А это чей?

—Одинокий, — печально сказал Длинный.

Да, бывают такие — одинокие голуби. Не дикие, не домашние. Хоть и вывелись они в городе, на голубятне, а все равно летают и живут одиноко — ни к сизарям не могут пристать, ни к витютням, ни к домашним стаям. Что-то в них есть такое, от чего они мучаются всю жизнь. Тянет дикая стая, но и от дома, от города, где родились, не могут они оторваться. Так и мечутся меж теплым городом и дальними лесами.

«Вот так же и я», — думал в это время совсем нами позабытый жилец Николай Эхо. Он стоял у окна в двадцать девятой квартире и тоже глядел на одинокого голубя.

«Вот так же и я, — думал он. — Такой же одинокий голубь — летаю, парю, порхаю, а что толку?»

Жилец перегнулся через подоконник и глядел то на одинокого голубя, то на окна Райки Пауковой. Глаза его отчего-то покраснели, и сердце билось мягкими неудачными толчками.

— Куда ты летишь, мой пернатый друг?! — хотелось крикнуть Жильцу, но он удержался.

Одинокий голубь обошел Крестьянскую заставу, далеко вверху, очень высоко пролетел над широконосовой стаей и вдруг остановился в воздухе, сложил крылья и вниз головой стал падать на землю.

Перекувырнувшись пятнадцать раз, он раскинул крылья и мягко опустился на резную верхушку гардероба.

30