Костёр 1976-12, страница 28

благорассудится рассматривать лица кочевниц.

Следуя традиции афганцев, мы прикладываем руку ко лбу — «мы думаем о вас» и к груди — «вы у нас в сердце» и весело говорим кочевникам: «Салам».

Нам отвечают достойно и дружественно: «Ва-алейкум-ус-салам!»

Караван остановился. Верблюды, повинуясь какому-то возгласу старика, шедшего впереди, опустились на колени.

— Передохнуть надо!—сказал, ни к кому не обращаясь, старик.— Попьем, поедим немного: не домой ведь едем, а из дома.

Женщины и дети сошли с верблюдов, достали из тюков и постелили поближе к каменистому боку горы какие-то подстилки, поставили на них узконосые чайники, пиалы.

— В Кабул на базар едете?— спросили мы старика.

— Да нет, какой базар! — старик был явно рад собеседникам. — К торговцу едем — ковры сдавать. Да и купить кое-что не помешает.

— Ковры? А разве кочевники ткут ковры?

— Кочевники? Они все делают.— Старик пригладил длинную бороду и добавил: — И хорошо делают!

— А не покажете?

Одна из женщин вопросительно посмотрела на старика.

— Доставай! — кивнул он. И женщина побежала к верблюду. Старик посмотрел ей вслед: — У нас в народе говорят: «Своим ремеслом и похвастаться не стыдно».

Женщина принесла небольшой тюк. Она покраснела и смущенно улыбнулась, доставая из тюка два небольших коврика. Мы развернули один.

Орнамент, яркость и сочетание красок, тщательность тонкого рисунка — все было совершенно, но... привычно, что ли, обыденно: мы видели таких ковров слишком много. Но второй! Что это был за ковер! Посередине голубовато-серый, как воды северного моря, он был усеян по бокам желтым глянцем янтарных брошей:они были вытканы так, что казались приколотыми к сероватой голубизне ковра.

— Где вы видели такие броши? И это море?..— удивилась я.

— А на картинке.

— На картинке?!

И память унесла меня на два года назад.

...— Ну вот, опять она стоит здесь! — Невольная досада на молчаливую назойливость и необыкновенную пугливость девочки вот уже несколько дней мучала меня.

Я вышла из гостиницы — самого высокого двухэтажного здания на главной улице Кабула, которая тоже называется Кабул. Я сразу же заметила ее, эту девочку. Как и всю последнюю неделю, она стояла у дверей гостиницы в сером мешке с узкой сеточкой для глаз. Из этого ужасного балахона виднелись тонкие и грязные ноги в больших красных калошах.

— Послушай! — начала я, направляясь к ней, но девочка испуганно метнулась от дверей и пошла прочь от гостиницы по грязной от недавнего дождя улице. Иногда она оглядывалась, как бы удостоверяясь, что я иду за ней.

Раздражение или любопытство заставили меня идти за ней, но я была настойчива. Девочка остановилась возле одной из бесчисленных лавчонок.

Мне подумалось, что это, наверное, самая жалкая лавочка на этой улице: узкая щель двери, крошечный вырез зарешеченного окна.

— Ты хочешь, чтобы я зашла в магазин?

— Да.— Девочка посторонилась, пропуская меня вперед.

Первоначальное впечатление не обмануло меня — я еще ни разу не бывала в таких тесных захламленных магазинах. Да полно, магазин ли это? Все-таки, он: вон прилавок и полки с коробками, пакетами и жестянками. И продавец сидит за прилавком. Только везде обрывки бумаги, на всем лежит толстый слой пыли... И продавец... Он сидел с застывшим выражением лица, и даже не поднял опущенных глаз, не шелохнулся, когда мы вошли.

— Салам-алейкум! — запоздало поздоровалась я, но продавец не ответил, не шевельнулся.

Я хотела спросить у девочки, что с ним такое, но ее не оказалось рядом. Я оглянулась и увидела в углу бесформенную груду тряпок — балахон. А где же она? Исчезла. Испарилась. Ах, вот она, за прилавком: наклонилась, ищет что-то. Без мешка она оказалась замечательно красивой девочкой: огромные выразительные глаза, прямой носик, правильные полукружья бровей.

— Это... ты?

— Я!..

— Как зовут тебя?

— Hyp.

Да, лучшего имени для этой девочки придумать было просто невозможно: «Нур» по-персидски значит «красавица».

— Ты работаешь в этом магазине?

— Нет... Отец... А мне нельзя: я девочка...

<*

25