Костёр 1977-01, страница 38

Митя отпыхнулся, спросил:

— А что делать?

— Давай подгоним Зорьку к самой проруби, как всегда.

— Что ты! Филатыч не велел.

— Не велел, не велел, — недовольным голосом передразнил Саша. — Он не велел, если лед слабый, а лед не слабый. Вон сколько раз ходили туда-сюда, а он даже не шелохнулся.

— Это под нами не шелохнулся, а под лошадью, может, и шелохнется. Что тогда?

— Пустяки! — сказал Саша. — Глянь!

Он перепрыгнул мокрую закраину и стал изо всех сил подскакивать на ледовой зимней дороге. Снег, уплесканный из ведер, просел под ним, но дальше Саша не провалился.

— Слышишь? Гудит даже! Во какая креп-чина... Поехали!

— Поехали, — махнул рукой Митя. Ему и самому не хотелось таскать ведра с водой так далеко.

Но Зорька на лед не пошла. Она остановилась у самой закраины, неудобно налегая на хомут, опустила вниз длинную морду, втянула темными ноздрями запах талого снега, всхрапнула и резко попятилась.

— Боится. Не пойдет,—сказал Митя и бросил вожжи в сани.

— А ты ее за уздцы, за уздцы! Она за тобой пойдет. Она тебя слушается, — посоветовал Саша.

Егорушка тоже поддакнул:

- Она тебя, Митя, всегда слушается. Она за' тобой пойдет.

Митя взял Зорьку под уздцы и, подражая Филатычу, заприговаривал:

- Ну что, Зоренька? Ну что, матушка? Ну что боишься-то? Пойдем, голубонька моя, пойдем...

И Зорька пошла.

Саша закричал по-американски «о'кей!», Егорушка засуетился на берегу, замахал рукавами: «Пошла, пошла!», — а Митя уже перескочил мокрую закраину и, пятясь, тянул Зорьку за собой.

Он не давал ей опустить голову, глянуть вниз, и Зорька вдруг вся как-то странно, по-собачьи, присела, заржала и мощным прыжком ринулась вперед.

Митя успел увидеть летящую на него мускулистую лошадиную грудь, край хомута, торец оглобли, но тут его ударило этим торцом прямо в лоб, он полетел, прочертил щекой по зернистому снегу, и в глазах у Мити потемнело.

Он услышал рядом такой треск, будто весь белый свет начал колоться на куски и падать вниз, рушиться. Где-то у самых ног зашумела вода, жутко заржала лошадь.

«Тонем!» — подумал Митя и забился, забарахтался. Но голые пальцы хватали не воду, а холодный, мокрый снег. Он сжал сочащийся ком, притиснул к лицу — в глазах стало проясняться. Митя, шатаясь, поднялся.

Белый свет оставался белым. По-прежнему светило солнце. Но в трех шагах от Мити, у

самого берега, зиял бурый бурлящий пролом, и там, в ледяном крошеве, билась Зорька.

Вода, перемешанная с торфяной грязью, летела во все стороны, она была Зорьке выше груди. Лошадь старалась подняться на дыбы, вскинуть передние ноги в шипастых подковах на кромку льда, но сани с бочкой пихали ее оглоблями, прижимали к ледяной кромке, и она все никак не могла выпростать ноги из-под этой кромки, лишь билась об нее хомутом, грудью, коленями, обрезалась до крови.

На берегу заполошно бегали Саша с Егорушкой. Они то хватались за сани и тянули их изо всех сил назад, то бежали смотреть на рвущуюся из оглобель Зорьку, а потом опять принимались тянуть сани, да силенок не хватало.

Митя стоял на захлестанном грязью льду и с ужасом видел, что лошадь тоже смотрит на него.

Метаться она перестала, только вся вздрагивала. Вода шла вокруг ее шеи крутыми воронками, Зорька тянула к Мите мокрую морду, и огромные, от страха косящие глаза ее, как показалось мальчику, были в слезах.

И тут Митя заплакал сам. Шлепая по мокрому снегу, он побежал по берегу.

— Спятить надо Зорьку, спятить! — захлебываясь от горя и слез, крикнул он Саше с Егорушкой, зашарил в санях, стал искать вожжи, чтобы спятить Зорьку, но вожжей в санях не было. Они давно соскользнули в воду, и Зорька замяла их под себя.

Митя повалился лицом на бочку, на руки:

— Ой, что делать-то-о? Ой, беги, Сашка, к Филатычу-у!

— Что ты! — испуганно сказал Саша.— Лучше давай сами как-нибудь.

— Не сможем сами, не сможем... Беги!

Саша затоптался. Нести к Филатычу свою

повинную голову, да еще в одиночку, ему вдруг стало страшно, и он сказал:

— Пусть Егорушка бежит. Он на ногу легкий, в два счета домчится.

— Точно! В два счета домчусь! — пискнул Егорушка и, обрадованный тем, что хоть как-то может помочь в беде, припустил по дороге к интернату.

Митя поднял голову, посмотрел вслед Его^ рушке, вздохнул и побрел на лед.

Темная вода по-прежнему бурлила вокруг лошади. Наверху виднелась только прядающая ушами Зорькина голова под дугой да широкая мокрая спина со сбитым на бок седелком. Зорька теперь даже не дрожала, — ее всю било и трясло, нижняя губа у нее ходила ходуном, обнажая желтые, сильно стертые зубы.

Простудится, — опять всхлипнул Митя. — Сама насмерть простудится и жеребеночка застудит. Давай, Сашка, хоть как-нибудь ее распряжем, что ли... Может, без саней она и выскочит?

— Может и выскочит, — развел руками Саша, — да как ее распряжешь? Сам под лед ухнешь.

33