Костёр 1977-01, страница 35

Павла Юрьевна удивленно глянула на старика и осуждающе нахмурилась:

— Ну-у, Филатыч... Что за слова? При детях!

— А что «слова»? Хорошие слова... Кобылка — она и есть кобылка. Скоро нам жеребеночка приведет. Махонького. Гривка и вся шерстка у него будут мягонькие, пушистые, так и светятся... Жеребеночки завсегда рождаются такими.

Ребятишки, услышав про жеребеночка, счастливо засмеялись. А Митя шагнул к лошади, протянул ей раскрытую ладонь. Лошадь опять мотнула головой, звякнула железными удилами, как бы освобождаясь от уздечки, за которую держался старик. Филатыч узду отпустил, и Зорька ткнулась мягкими губами в ладонь Мити. По ладони прошло тепло. Митя так весь и задрожал от радости и ответной нежности, а Филатыч удивился:

— Вот так да! Признала мальца... А мне сказали: «Маленьких она любит не шибко». Ну что ж! Если разрешит начальство, быть тебе, парень, в конюхах, в моих заместителях. А то я один-то теперь не управлюсь.

Митя, не отнимая от Зорькиных губ ладони, с такой надеждой и мольбой глянул на «начальство», на Павлу Юрьевну, что она сразу закивала:

— Да, да, да! Пусть будет, пусть будет. Я всегда говорила, Митя Кукин человек надежный, и лошадка это, видно, тоже почуяла.

Вот так и началась Митина дружба с Зорькой, которая сразу стала самой настоящей кормилицей и поилицей всего интерната. На Зорьке возили дрова, воду. На ней ездили на полустанок Кукушкино в пекарню за хлебом и там же, на полустанке, забирали почту.

Раньше все это Филатыч доставлял в интернат с великим трудом на случайных колхозных подводах, а теперь лошадь была своя, и хозяйственные дела у Филатыча пошли веселее.

А дел у старика было полно. Он не только ездил в Кукушкино, он выхлопатывал в дальнем леспромхозе для интерната лес на топливо; подшивал ребятишкам «горящую, как на огне» обувь; чинил столы, скамейки, парты; латал обрезками фанеры и тонкими дощечками разбитые окна, — и как он со всем этим управлялся, понять было невозможно.

Ведь у него и у самого в деревне было какое-то хозяйство.

Это он в первую военную, страшную, тяжелую зиму, когда отощавших ребятишек чуть ли не качало ветром, а Павла Юрьевна совсем было слегла, — это он, старый Филатыч, можно сказать, спас от погибели весь интернат.

Он сам, вместо Павлы Юрьевны, дошел до всего сельского начальства, и в интернат стали каждый день безо всяких перебоев отпускать из колхоза молоко и прислали овощей для приварка. А пока шли хлопоты, Филатыч в котомке перетаскал из дому, из деревни в интернат почти все собственные запасы картофеля и поддерживал этим картофелем ребя

тишек до тех пор, пока не наступили времена получше.

Когда же Павла Юрьевна сказала, что за картошку интернат ему заплатит, то Филатыч страшно рассердился:

— Не выдумывай, не возьму... Это я, считай, в фонд обороны внес. Наши деревенские на целый боевой танк собрали, я тоже на танк вносил. Так что мне теперь и за это денег требовать? Эх ты, Павла Юрьевна! А еще питерская... Обижаешь, матушка, меня.

Павла Юрьевна даже покраснела:

— Простите ради бога! Я ведь только и хотела сказать, что вам тяжело со всеми нашими делами одному управляться.

— Как-нибудь управлюсь... — отмахнулся Филатыч.

Но все равно он обрадовался, когда ему стал помогать Митя Кукин. Завхоз увидел, как ловко и заботливо тот ухаживает за лошадью, наделяет ее сеном, поит, чистит, научил мальчика еще и запрягать ее, а потом стал брать Митю с собой в поездки и даже отпускать в недальний путь одного.

Запрягать Зорьку было не очень трудно. Она сама помогала Мите. Сама продевала голову с поджатыми ушами в подставленный хомут, а потом голову вскидывала — и хомут оказывался у нее на груди, на месте. Только вот затягивать хомут супонью — тонким ремешком — было трудно. Тут надо было, стоя на земле, на одной ноге, другою упираться в клешню хомута и тянуть ремешок изо всех сил на себя, а росту для этого у Мити не хватало. Даже у Саши не хватало. Но и тут Митя приспособился. Он стал подкатывать к лошади чурбан и управляться с этой подставки.

И вот копошится Митя возле лошади, закладывает ей на спину войлочный потник и седел-ко, лезет за пряжкой подпруги под круглое, как бочка, очень теплое, все в крупных выпуклых жилках брюхо — и Зорька не шелохнется. Она терпеливо ждет, лишь подрагивает от щекотки всей кожей и доверчиво косит на Митю добрым блестящим глазом.

Рядом с ней Мите хорошо. Митя разговаривает с Зорькой и чувствует, что лошадь начинает понимать его. Он даже показал ей однажды и прочитал вслух письмо с приветствием от лейтенанта Бабушкина, и Зорька бумагу обнюхала, одобрительно фыркнула, мотнула головой. А когда Митя рассказал ей про сестренок и про маму, то Зорька положила ему на узенькое плечо свою теплую морду, тихо щекотнула губой Митино ухо и вздохнула вместе с мальчиком.

В один из мартовских деньков Митя собрался к ручью по воду. Собрался он вместе с Сашей, а еще за ними увязался самый маленький житель интерната — мальчик Егорушка.

Был уже полдень. С южной стороны крыш

30