Костёр 1977-01, страница 33

бочки воду на кухню — и всю эту не очень легкую мужскую работу он выполняет с удовольствием.

Снег, сосны, поленница в снегу, стук ведра о край деревянной бочки напоминают ему далекую «Дружную Горку», напоминают родной дом.

В такие минуты ему кажется, что нет на белом свете никакой войны. Ему кажется, что вот он сейчас обернется, а по скрипучей снежной тропинке к нему торопливым шагом пойдет мать. Она молодая, очень красивая, на ногах у нее черные валенки с калошами, на ней узкое пальто и черный с алыми цветами плат, а щеки от быстрой ходьбы и зимнего воздуха у нее тоже алые — так и горят.

Мать подходит к Мите, наклоняется, прижимает его лицо к своей щеке, и щека у нее сначала холодная, но быстро становится такой теплой, что у Мити от этого тепла больно сжимается сердце.

Мать говорит: «Работничек мой! Сейчас тебе помогу».

А следом набегают сестренки — Даша и Маша. В длинных шубейках, в толстых платках они маленькие и неуклюжие, как медвежата, барахтаются рядом в сугробе, им весело, а потом они кричат: «И мы поможем! И мы!»

Каждый раз на этом месте своих воспоминаний Митя и взаправду видит, как с гамом, шумом, с толкотней к нему бегут по тропке малыши — все они в серых одинаковых пальтишках, в одинаковых шапках, и все они громко кричат:

— И мы поможем! И мы!

Но эти малыши — не Даша с Машей. И торопится за ними по хрустящему снегу не мама, а Павла Юрьевна. И Митя грустно вздыхает, но потом думает: «Хорошо, что хоть они у меня есть. А потом, может быть, и мама с Машей-Дашей тоже найдутся...»

Охотнее же всего Митя Кукин возится в сарае, который из-за древности просел на все четыре угла и подслеповато щурится на интернат одним узким, прорезанным в толстом бревне оконцем.

Сарай интернатские с гордостью называют «Наш конный двор!», но живут на «конном дворе» только белохвостый с обмороженным гребнем петух Петя Петров и одна-единствен-ная лошадь Зорька.

Зорьку ленинградцам подарил сельский совет. Подарил нынешней зимой. Получать Зорьку ходил завхоз Филатыч, „и это событие запомнилось детям надолго.

О том, что Филатыч сегодня должен привести лошадь, дети знали заранее, и все толпились в комнате у девочек возле двух широких бкон, выходящих на поле, на дорогу. Смотрели на дорогу почти весь день и никак ничего не смогли увидеть.

Но вот по вечерней поре, когда солнышко уже садилось и от закатных лучей снежное

28

поле впереди интерната, крыши деревеньки на краю поля и вся санная дорога на этом поле сделались багряными, кто-то крикнул:

— Ой, смотрите! Конь-огонь!

А другой голос подхватил:

— Конь-огонь, а за ним золотая карета!

Митя присунулся к окну, глянул и тоже

увидел, что от голубого морозного леса по дороге рысью бежит золотой конь. Он бежит, а за ним не то скользит, не то катится удивительная повозка.

Под косым вечерним светом она и в самом деле кажется позолоченной. От нее и от коня падает на багряные снега огромная бегущая тень, и по тени видно, какая это странная повозка. Внизу — полозья, чуть выше — колеса со спицами, а над колесами плоская крыша, как это и бывает у всех сказочных карет.

А всего страннее то, что седока в повозке не видно. Конь по дороге бежит словно бы сам, им никто не управляет.

Дети кинулись в коридор к вешалке, стали хватать пальтишки. Кто-то запнулся, кто-то из малышей заплакал, боясь опоздать. А рослый Саша протянул руку через все головы, сорвал с вешалки свою и Митину шапки, и мальчики первыми выскочили во двор, на холод.

Золотой конь уже приворачивал с дороги к распахнутым воротам. Конь входил в темноватый под соснами двор интерната, и был он теперь не золотым, а мохнато-серебряным. На его спине, на боках, на фыркающей морде настыл иней.

— Тпр-р-р-р!.. — донеслось изнутри странной повозки.

Повозка остановилась у крыльца, и это оказались всего-навсего обыкновенные сани-розвальни, на которых стояла летняя телега с откинутыми назад оглоблями и с неглубоким дощатым кузовом.

— Тпр-р-р! Приехали, — повторил голос.

Из широких саней, из-под телеги медленно

вылез бородатый Филатыч. Лоб, щеки, нос у него от холода полиловели. Маленькие, по-старчески блеклые глазки радостно моргали. Он прикрутил вожжи к высокому передку саней и, заметая длиннополым тулупом снег, прошел к голове лошади. Ухватил ее под уздцы, победно глянул на толпу ребятишек и с полупоклоном обратился к заведующей:

— Ну вот, Павла Юрьевна, принимай помощницу. Зовут Зорькой. Дождались мы с тобой, отмаялись!

Он дружелюбно хлопнул Зорьку по гривастой шее. Зорька фыркнула, вскинула голову. Павла Юрьевна отшатнулась, на всякий случай загородилась рукой. Она, человек городской, питерский, лошадей немного побаивалась. Но потом укрепила пенсне на носу потверже и медленно, издали, обошла Зорьку почти кругом.

Обошла, встала и, довольно покачивая из стороны в сторону головой, восторженным голосом произнесла: