Костёр 1977-04, страница 37

Объяснение Ивана, как ни странно, успокоило Аньку. Шурка с облегчением вздохнул — хоть врать не нужно.

— Раздевайтесь, — деловито сказала Анька. — Сейчас сушиться будем.

Она брякнула на приступок печи несколько поленьев и аккуратно разложила мокрые носки. Пальто и шапки повесила на два ржавых гвоздя, вколоченных в бревенчатую стену вместо вешалки.

От печки тянуло жаром. Шурка с Иваном забрались на топчан с ногами и блаженствовали. Только что чуть было не замерзли, ползали по снегу, как дураки, а сейчас тепло, уютно и пахнет здорово — сухим деревом и сетями. Настоящая рыбацкая хижина, такие вполне могут быть на неведомых островах Тихого океана. Плохо одно — сильно хотелось есть.

Анька сняла с печки чайник, поставила на стол две кружки и стакан. Потом она по-воробьиному согнула голову, протянула руки к столу и пропела:

— Пожалуйте ужинать.

На столе появилась заварка, черствый хлеб и желтый кусок сала с налипшими на него крошками. Пока путешественники яростно уничтожали сало, запивая чаем, Анька ходила от одного к другому, как старушка, покачивала головой и приговаривала:

— А проголодались-то, проголодались...

Она вела себя как настоящая хозяйка. Подливала в стаканы чай, ощупывала носки — высохли? Взяла веник и подмела пол. Сначала она почти не разговаривала, и Шурка с Иваном всячески старались ее развеселить. Иван подошел к бочке с варом, обхватил ее руками и, поглядывая на Аньку, приподнял.

— Ого! — удивилась Анька.

Шурка разложил на топчане фуфайку и провозгласил:

— Фокус-покус!

После этого он встал на голову, Анька засмеялась.

— А что с твоей мамкой? — спросил Шурка. — Чем она заболела?

— Простыла, наверно. Мамка у меня часто болеет.

Иван о чем-то сосредоточенно размышлял. Лоб у него собрался в гармошку, толстые губы шевелились.

— Ты что, одна с мамкой живешь? А где отец?

— Помер, — без выражения ответила Анька.— В речке утонул.

— А если лодку украдут? Нужно же сторожить, а ты сидишь здесь!

— Боюсь, — Анька жалобно посмотрела на Ивана.

— Так у тебя вон ружье висит, — приставал Иван. — С ружьем ведь не страшно.

— Оно не стреляет. Веревочками связано.

— Отстань от нее, — сказал Шурка. — Я сейчас схожу проверю.

— И я с тобой, — буркнул Иван.

— Не надо. Сам справлюсь.

Шурка напялил фуфайку, немного подумал и снял со стены ружье.

— Оно не стреляет, — повторила Анька.

— На всякий случай. — Шурка решительно сдвинул брови, стараясь придать лицу мужественное выражение. — Попугать можно.

Он вышел на улицу. Стало потише, ветер почти исчез. Шурка решил обойти все лодочное хозяйство из конца в конец. На берегу пустынно. Какие тут могут быть воры! Кому взбредет в голову ночью воровать лодку?

Шурка шел неторопливо, по-хозяйски поправлял на плече ружье, с сознанием собственной важности и нужности. Ему сейчас хотелось встретиться с настоящими ворами, стрелять, бороться, отнимать нож и, истекая кровью, все-таки задержать преступников. Шурка был настроен так решительно, что если бы сейчас встретил вора, тому наверняка бы несдобровать.

Но воров, как на грех, не было. Шурка повернул обратно. И тут послышался шорох. Он доносился из-за огромного пузатого баркаса и так отчетливо, что сомнений быть не могло — там кто-то есть!

Шурка замер и стал прислушиваться. Шорох повторился, и сейчас уже гораздо громче. Шурка почувствовал, как ему стало жарко. У него затряслись руки. Воры!

Он так перепугался, что не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Первой его мыслью было — присесть и затаиться.

А за баркасом уже шуровали вовсю. Там что-то скребли, кто-то вздыхал, и Шурка отчетливо слышал чей-то шепот.

— Руки вверх! — заорал Шурка, пугаясь своего крика, и от страха крикнул еще громче: — Руки вверх, говорю!

Шорох прекратился.

— Выходи, — прошептал Шурка. — Стрелять буду.

Никто не выходил.

— Последний раз говорю, — плачущим голосом проныл Шурка, — выходи, позову милицию.

«Что я плету, — пришло ему в голову, — откуда здесь милиция?»

Из-за баркаса выбежала собака. Обыкновенная черная дворняга с обрубленным хвостом. В зубах она бережно несла обглоданную кость.

...В избушке на курьих ножках стояла теплынь. Иван сидел на топчане, Анька примостилась рядом и тоненько пела:

Береза — белая подруга весенних зорь,

Прозрачных дней,

Скажи, скажи, какая вьюга,

Скажи, скажи, какая вьюга

В тебе оставила свой снег...

Шурка разделся, повесил ружье на гвоздь и кратко сказал:

— Порядок. Воров не предвидится.