Костёр 1989-04, страница 30

котором он стоит, не представляется таким уж высоким. И часовые с винтовками давно покинули свои посты. И можно свободно пройти по высокому тротуару.

Дом этот знаменит своими страшными подвалами. Через сырые одиночные камеры в этих подвалах прошли свой трагический путь тысячи пламенных революционеров, коммунистов Азербайджана и Закавказья, волей Сталина и его подручных ставшие неожиданно врагами своего народа.

В этом подвале пытали Га-занфара Мусабекова — одного из председателей Центрального Исполнительного Комите-

#

та СССР, Али Гейдара Караева— секретаря ЦК компартии Азербайджана, Рухуллу Ахундова — секретаря Закавказского краевого комитета партии, Гамида Султанова — коммуниста с 1907 года, секретаря Центрального Исполнительного Комитета Азербайджана...

В этом подвале часами заставляли стоять на коленях, на битом стекле, Дадаша Буниат-заде — председателя Совета Народных Комиссаров Азербайджана...

Здесь Габиб Джабиев, мой дядя, один из тех коммунистов, кто первыми, 28 апреля 1920 года, входили в освобожденный Баку, в отчаянном бессилии зубами прокусил себе вену на руке и, макая пальцем в кровь, написал на стене подвала: «Да здравствует Ленин!»

В этом подвале били и пытали и моего отца...

Слава аллаху, мне не пришлось там бывать!

В доме, в котором я жил, был другой подвал. В нем находился «Красный уголок» жилконторы.

Окна подвала прикрывали решетки, а дверь почти всегда была на замке. «Красный уголок» открывался редко. Только в дни, когда проводились собрания жильцов. А собрания случались редко. Раз в год, а может, и реже.

Однажды, играя с ребятами в прятки, я обнаружил, что дверь «Красного уголка» не заперта, и решил там спрятать-

В подвале стояло несколько ломаных стульев, стол, покрытый кумачовой скатертью, и высокая тумба, тоже обтянутая кумачом. На тумбе возвышался бюст хмурого усатого человека.

Собственно, в полумраке подвала был виден только этот бюст. Белый, покрытый пылью и засиженный мухами. Через открытую форточку долетали в подвал голоса ребят и мелодия песни, которая гремела из репродуктора:

От края до края, по горным вершинам, где вольный орел совершает полет, о Сталине мудром, родном и любимом, великую песню слагает народ...

Через форточку, вместе с ребячьими голосами и песней, залетали со двора тучные зеленые мухи. Мухи садились на гипсовое лицо сурового человека, ползали по его волевому подбородку и усам. А он не мог их отогнать...

Сталину было скучно и неуютно в затхлом темном подвале с решетками на окнах. А может, и страшно?

Усатый человек хмурился. Его гипсовые брови сурово сдвинулись у переносья и злая складка пролегла от усов на губы...

И тогда стало страшно мне...

СПРАВКИ

Справочное бюро НКВД начинало работать в восемь часов утра. А очередь занимали часов в пять-шесть. Много набиралось народа...

Стоять у справочного до открытия не разрешалось. Очередь стояла в подворотне дома напротив.

Ровно в восемь вся эта толпа, в сопровождении милиционеров, гуськом переходила улицу Шаумяна и выстраивалась у справочного. Через улицу шли плотным строем. Совсем как колонна первомайской демонстрации. Только музыка не гремела и лозунгов не кричали...

Очередь эта отличалась от всех остальных очередей того времени. Она была тихой, безмолвной. Люди шли и стояли молча, понуро. Не разговаривали друг с другом, не спорили, не лезли вперед, размахивая своими правами или льготами, как это часто бывает теперь. Здесь были все равны. Все одинаково придавлены горем, все одинаково живущие какой-то малой надеждой на лучшее...

Ровно в восемь открывалось маленькое оконце справочного бюро, и начиналась работа. Человек средних лет, в военной форме, выслушивал имя и фамилию, листал какую-то таинственную книгу или журнал, которые не были видны через маленькое окошко, и выдавал справку. Сколько у него там было записано фамилий, никто не знал и, наверное, уже никогда не узнает...

Говорил человек спокойно, равнодушно, не проявляя ни участия, ни озлобленности. Без всяких эмоций. Ничего не добавляя к строгой официальной фразе. Мне этот человек казался богом, восседающим где-то на небесах. Человек в военной форме выслушивал фамилию и бесстрастно, как бог, выдавал на грешную землю людские судьбы:

— Осужден на десять лет строгой изоляции, без права переписки...

— Разрешена передача...

— Сведений нет...

В основном, в очереди стояли женщины. Поменьше было стариков. И уж совсем немного детей. Бесстрастный человек в окошке не торопил очередь, никого не подгонял. Люди торопились сами. Знали: ровно в час дня окошко захлопнется. Прием закончится, и нужно будет завтра вставать пораньше, чтобы занимать очередь сно-

Ва...

Пожилой женщине, стоящей впереди меня, человек в военном сказал коротко:

— Десять лет...

Она слегка присела от нео-. жиданности. Видно, ноги расслабли, подкосились. Спросила робко:

— Может, однофамилец?

24