Костёр 1989-08, страница 51

которую человеку надлежит как можно скорее исправить. То есть, как пишут в некоторых монографиях и статьях, «осушить заболоченные пустоши и пространства». И весьма успешно эту «ошибку» исправляет у нас в стране Агропром, и особенно Минводхоз — министерство мелиорации и водного хозяйства, тут ему нет равных...

Разумеется, мы с Пашей не считаем, что болото — ошибка. Паша Киршов живет в Вологде, учится в восьмом классе. В прошлом году он с бабушкой ходил однажды на Петунью ~рязь. А нынче вот со мной ту-отправился, поскольку бабушка его занемогла, а клюква для жителя русской северной деревни — и пища, и витамин, и снадобье.

Прошли колхозное поле. Углубились в смешанный лес: сосна, береза, осина. Паша и говорит:

— Эва! Совсем забыл! Надо вырезать шесты. А то ведь до мха идти по лесу, где глазников много.

Я вытаскиваю свой большой, остро наточенный складной нож и срезаю осинку.

— Эва! Дядя Толя, — по-де-ревенски обращается ко мне Паша. — Худое дело!

— Почему? Ты же сам велел шесты...

— Нельзя осину. Худое дело — ходить с осиновым шестом. В корбе утонешь, а то и на мишку напорешься... В Вод-лице если погонят осиновой палкой скотиняку — непременно с ней что-нибудь приключится...

Суеверие, конечно. Но Паша — вологодский, местный житель, а я — приезжий. А со своим уставом, известно, в чужой монастырь не ходят...

Послушно срезаю указанные березки в гущине частолесья, очищаю их от веточек. Расспрашиваю про другие поверья, бытующие в Водлице. Оказывается, в лесу нельзя ругаться, не следует говорить про медведя. Во всяком случае, слово «медведь» упоминать не следует. В подобных поверьях — отношение деревенского человека к природе, опыт народа, идущий из глубины веков. По

верья нужно осмысливать, а не высмеивать...

Вооружившись шестами, шагаем дальше. Не пойму, что такое: под ногами мхи проминаются, вода хлюпает, в то же время вокруг кряжистые толстые сосны, покрытые лишаями. Не то лес, не то болото... Паша время от времени предупреждает: «Эва! Глазник!» И тычет шестом в лужу между кореньями. Оказывается — не лужа, а яма, колодец. Можно ногу или шею сломать в таком месте, и уж как минимум выкупаться...

Наконец, выходим на просторное болото, местам^ поросшее рыжей осокой, которое тянется до самой синей полоски на горизонте, то есть до лесной гряды вдоль канала. Это и есть Петунья грязь.

— Какой огромный мох... — тихо говорю спутнику, пораженный размерами прионеж-ского болота.

— Велика грязь, да ягод мало, — равнодушно отвечает вожатый и ставит задачу:

— Видите мысок? Ну, где сухостойник выступает... Будем туда продвигаться. Будем пока собирать по ягодке. А там посмотрим...

Примерно час брели по твердому болоту (под растительным покровом-мшагой — в самом деле более или менее твердая почва). Переходя от кочки к кочке, нагибались за каждой ягодкой, и едва-едва наполнили свои набирки. (На-бирка — жестяная банка, которую сборщик обычно прикрепляет к поясу.)

Собирая клюкву, мы незаметно оказались среди заколдованного леса — деревья толстые, коряжистые, но сплошь— сушины. Многие из них, подгнив, рухнули.

Тем временем другие сборщики ягод, числом в добрую сотню, тоже вышли на болото, рассыпались по мшистому пространству, идут следом за нами, перекликаясь друг с другом. Некоторые из них врубили на полную мощь свои транзисторные приемники, над мхами рок гремит...

При виде всего этого Паша ринулся в черную корбу, где

стоят мертвые сушины и шелестят желтые камыши.

Опираясь на шесты, осторожно пробираемся в глубь корбы по стволам поваленных деревьев. Некоторые валежины словно бархатом обтянуты — покрыты ярко-зеленым мхом, а некоторые в воде лежат, причем на такой глубине, что того и гляди в сапоги зачерпнешь. Справа и слева чернеют омуты. Желтые камыши недобро перешептываются: «Чеш-ш-ши отсюда... Чеш-ш-ши отсюда...» Угольно-черные болотные вороны зловеще крякчут, перелетая с дерева на дерево. А чуть потянет ветерок — надломанное суховершье начинает противно повизгивать...

Корба — это вам не твердое верховое .болото, тут того и гляди скользнешь с валежины в омут, в болотную жижу.

Да я уже набрал в сапоги воды! Хорошо, в руках опора надежная — шесты крепкие березовые, а то бы в том омуте барахтался...

— А вот и твердое место! — воскликнул Паша и скакнул с валежины на полянку, покрытую рыжей мшагой. То ли толстый слой торфа посреди корбы, то ли островок земли.

Ничего себе «твердое место»! Я прыгнул, почва подо мной запружинила, заиграла, ближайшие осоковые кочки зашевелились, словно пауки. Несомненно, под мшагой слой торфа, а под ним — трясина...

Но Паша на это — ноль внимания. Он гребет клюкву, поглощая ее горстями. Я тоже присоединяюсь к нему, набиваю рот ягодой. Будто мы с ним не пили чай с бутербродами перед выходом! После «мелкоты кислой» здешняя клюква в самом деле кажется сладкой.

Утолили жажду и голод, и теперь ягоды падают на дно набирок, только звон стоит. Я такой клюквы никогда не видел: сплошь красная или черная (темно-вишневая), крупная; есть круглые ягоды, а есть и продолговатые, истинно: «дамский пальчик». Так и собираем, поклоны бьем, уж не знаю кому — лешему ли, лесовику ли; матушке-природе, скорее всего.

45