Пионер 1955-05, страница 66Помню, как поздно ночью после сильного, но короткого дождя едем мы с дядей и Федотом в тележке, возвращаемся домой. Чёрный лес окружает нас, и, покачиваясь на по- жутся над нами, появляясь и уплывая назад, ветви деревьев, и за ними глубоко и далеко горят звёзды, течёт Млечный путь, и где-то в лесу — непонятно, откуда она попала в этот большой, густой лес — лает собака. — Дядя Ваня,— спрашиваю я,— откуда же ночью в лесу собака? — Так это помещик Чернышёв, а не собака—отвечает сидящий на козлах Федот,— такой скупой, нехай бы он сдох! Сторожа нанять скупится, собаку тоже кормить надо... Вот он сам и ходит по ночам по лесу и лает собакой — пугает воров. Я этому беспрекословно верю, потому что Федот, по моим наблюдениям,— человек знающий: он всегда всё может объяснить, совершенно не задумываясь над тем, о чём его спрашивают. Но, главное, сейчас я сама видела в окне помещика необыкновенную вещь и всему могу поверить. ...Дядя Ваня смеётся над словами Федота, а я — чего, видно, не бывает! — представляю себе большого человека с тёмной бородой, как он осторожно ходит по лесу, стараясь не хрустнуть веткой, вглядываясь блестящим звериным глазом в темноту деревьев, и... лает. Человеку, должно быть, страшно ходить так одному, хотя он и скупой и плохой. Я придвигаюсь поближе к высокому сутулому человеку, сидящему рядом со мной, который здесь, в лесу, чувствует себя как дома; он всё знает и может объяснить всё, о чём его ни спросишь. — Дядя Ваня, он страшный, этот Черны- — Нет, он не страшный, девочка, он действительно очень скупой человек: вот про него и рассказывают разные истории. — А этот, у кого стулья висят на стене, тоже скупой? — Этот? Нет, Киреев не скупой, наоборот: он всё прожил, прокутил и продал свой дом богатому тамбовскому помещику, договорился только — оставил себе две комнаты. Собрал туда всю мебель, так и живёт. Бесполезный человек! — Вот и верно, Иван Николаевич,— говорит Федот,— человек он бесполезный. Никому доброго слова не скажет. А новый не въезжает, боится: крестьяне сожгут. — Зачем его сожгут?—не понимаю я. — А как же? — говорит Федот.— Помещики не работают, а крестьяне гнут спину 60 с утра до вечера. Теперь терпение крестьян кончилось, они и жгут. Вот какое дело: оказывается, и здесь, где всё так красиво и прекрасно, одни люди работают, другие — нет. — А у нас на фабрике,— говорю я,— хозяин тоже никому доброго слова не ска- — Чего же «им» говорить, когда «они» рабочих за людей не считают! — Федот хлещет кнутом по спине лошади, и она прибавляет шагу.— А рабочие им показали! — Ох, Федот, хватит, пожалуй, разговоров,— говорит дядя Ваня. — Да я только при вас, Иван Николаевич. — Знаю я прекраоно. Смотри лучше, в Овраг, по краю которого мы едем, похож на глубокий длинный ров и называется «Окопы Кудеяра». — А почему он так называется? — Ну, Федот, объясни ей, если хочешь, поговори... — А это по имени разбойника Кудеяра.— охотно говорит Федот.— Его сильно помещик один обидел. Кудеяр девушку полюбил, красавицу собою и умницу, а помещик её увёз, да 'И поселил у себя, посадил её на хлеб, на воду. Она, видишь, помещика-то пнала от себя, она Кудеяра любила. Помещик её и убил. А Кудеяр сжёг его дворец, самого бросил в реку с обрыва и сделался разбойником. Стал подкарауливать купцов и помещиков, отнимал у них деньги и раздавал бездомным людям. Так что и не разбойник вовсе он был, а хороший человек. — Ты, кажется, по-другому рассказывал раньше.— говорят дядя Ваня.— Раньше у тебя Кудеяр не жёг помещика. — Жёг,— уверенно отвечает Федот,— я ...Лето было жаркое, солнечное, и нам с мамой было так хорошо в деревне. Мы ходили купаться на реку Битюг, ходили на «порубку» собирать землянику и далеко в лес за малиной. Но главная радость е это лето была в постоянно радостном удивлении окружающему. После жизни в городе я попала в такой огромный мир деревенской природы, полный движения и перемен, где каждое мгновение происходило что-то новое для меня... Так, за плетнём, окружавшим сад, рассматривая мягкие листья липы, блестящие — клёна, вырезные—дуба, я прислушивалась и пригля
|