Пионер 1955-10, страница 37

ми картинками. Художники изображали в общем верно — вокзал железной дороги на взгорье обширной Каланчовской площади. Над двухэтажным зданием строгого стиля высилась квадратная башня с большими кругами часов на все четыре стороны. Над башней плескался на флагштоке флаг ведомства путей сообщения. Позади этого дома виднелось прислонённое к нему под высокой двускатной крышей здание дебаркадера с широкими арками в обеих торцовых стенах; под эту крышу въезжали с открытого конца поезда, влекомые машиной. Сначала её называли пароходом, потом паровозом, а в официальных документах локомотивом. Впрочем, авторы пояснительных стихов под картинками не стеснялись называть машину попросту «самоваром».

До чего народ доходит! Самовар в упряжке ходит. Ну уж дивная повадка: Богатырская лошадка Тащит тысячу пудов. Словно как вязанку дров. Самодвижно, •........—

, приятно. Конь стоит ли — всё пыхтит, Фыркнет искрами и паром. Запыхтит вдруг самоваром. И не даст мигнуть он глазом. Как прикатит в Питер разом!

Во дворе у подъезда третьего класса братья увидели на стене большую чёрную доску, и на ней сверху печатными белыми буквами с двоеточием изображено: «Строжайше воспрещается»,— и вся доска была пространно исписана нумерованными правилами, но что именно воспрещается, никто из проезжающих не читал: немного среди них было грамотных, да и некогда — все торопились: вдруг машина уйдёт! Машина ждать не станет! Все в каком-то испуге стремились к дверям. Братья Макаровы поддались общему беспокойству и заторопились, толкаясь в дверях, пробраться вперёд. Очутившись в огромном зале, остолбенев, остановились. Такого просторного помещения они в жизни ещё не видели. Снаружи у дверей толпились люди, а проникнув сюда, они потерялись в обширном зале. Не стоило толкаться! Только у стен на лавочках сидели среди груды узлов, мешков, сундуков проезжающие да у длинной стойки в конце зала выпивало и закусывало несколько человек. На левом конце стойки парил и булькал оттёртый до пламенного блеска (кирпичом с

34

квасной гущей) самовар вёдер на десять е трубой глаголем, выведенной в фрамугу противоестественно большого окна. Окна тянулись с обеих сторон. И против входных дверей опять двери наружу. Там, видно, ходит народ. В простенках окон опять кое-где чёрные доски, меньше, чем на дворе, с крупными теми же заглавиями: «Строжайше воспрещается». Кроме того, кидались в глаза краткословные вывески поменьше: рука в красном форменном обшлаге вытянутым перстом указывала, куда идти, чтобы найти «Буфет». «Телеграф», «Начальника станции», «Приёмный покой». И с двух сторон у дверей — слева правая, а справа левая — две руки указывали «Отправления поездов», «Выход на платформу». У дверей стоял старый инвалид в нарядном форменном кафтане, щедро обложенном золотым позументом, с медалями на груди, в картузе с золотым галуном по околышу. Инвалид держал в руке довольно большой колоколец, чтобы он ненароком самочинно не звякнул...

Братья направились к нему, и Иван как старший спросил:

— Кавалер, скоро машина на Петербург пойдёт?

— Все машины идут на Петербург, других не бывает.

— А когда можно в поезд садиться?

— После первого звонка. Как только колокол замолчит, то и пожалуйте.

— И вы, дедусь, будете звонить? — спросил Степан.

— Обязательно.

— А вон там люди ходят.

— Поезда ещё нет. Это господа гуляют. А вы куда изволите ехать?

— До самого Питера.

— А билеты выправлены?

— У нас на троих один билет. Вот...

Иван достал билет и, развернув, подал

кавалеру. Солдат, далеко отставив руку с листком, долго его рассматривал и с лица и с изнанки и вернул.

— Билет у вас правильный. Однако малолетним без взрослых сопровождающих проезд по железной дороге возбраняется. Так что допустить вас к посадке в вагон я всячески не обязан, а, наоборот, всячески должен препятствовать...

— Мы едем с отцом,— вступил в беседу, оттирая старшего брата, Степан.— В билете прописано, что мы сыновья подпоручика... подпоручика Макарова.

— А где же он, этот самый подпоручик Макаров?

— Он в первом классе.