Пионер 1988-12, страница 24

Галька сам не помнил, как ухнул головой в орудийное жерло. И съежился, затих — будто перепуганный котенок на дне бочки. Не заметили?.. Ох, кажется, нет...

Сюда, в короткую стальную трубу мортиры, звуки доносились перепутанно, смутно, словно отражались от неба: шум деревьев на берегу, шаги, кашель, голоса... По голосам Галька различил, что недалеко от башни остановились двое. Разговаривают. Да и слова можно разобрать.

— ...дисциплина, как у сезонников на угольной барже...— это Красс.

— Немудрено. Столько месяцев бродячей жизни. Мы уже не военное судно, а полудикий капер.— Это артиллерист.— И сколько еще все продлится, одному богу ведомо...

Красс ответил неразборчиво. Бенецкий сказал:

— Нервы. В лунные ночи меня теперь тянет на скорбные откровения... Я понимаю, мы офицеры. Но иногда здравый рассудок просто вопит: господи, кому это нужно?

— Вопит,— коротко согласился Красс.

— Да... Подумать только, какой ерундой мы за-нимаемся.

А ведь я, автор монографий по баллистике, профессор прикладной математики, мог бы сейчас преподавать в академии флота. А вы— командовать клипером где-нибудь на австралийской линии.

Пожалуй,— согласился Красс.— Хотя, едва ли... У меня есть другие планы. Но уж, конечно, не это ползанье на брюхе по мелководью... Однако, что поделаешь, господин Бенецкий. Пока нет мирного договора, нам просто некуда деться.

— Вам хотя бы в одном проще: вы, к счастью, без семьи...

— Тоже мне счастье,— вздохнул Красс.

— В данном положении— счастье... А у меня жена и сын остались в Регеле. Генерал Варен, тамошний военный губернатор, тупая скотина, объявил их гражданскими пленными. Сьишпжа ходит в местную школу, и ученики в классе травят его... Если позволите, капитан, когда мы возьмем заложников, я обменяю Биркенштакка на семью...

— Разумеется. Если штаб согласится... А впрочем, на кой черт нам спрашивать согласие у штаба?

— Я тоже думаю... Сыну десять лет. Кстати, очень похож на нашего... юного лоцмана, только помладше. Я, когда на этого мальчишку смотрю, просто... знаете, в глазах щиплет... И до того горько, что мы его обманываем... Что?

Галька перестал дышать. Стало очень тихо. Казалось только, что шелестят темные облачные клочья — они летели над Галькой в зеленом круге неба. Наконец Красс громко сказал:

— А в чем, собственно, мы его обманываем? Я изложил наш план мальчику и подробно, и честно.

— Да,— так же громко отозвался Красс. Я не это имел в виду. Я о том, что вынуждены вмешивать ребенка в военные дела и не можем ничем помочь ему.

— Придет время — поможем... Эй, Уно Квак! Смирно! Вы почему ушли от трапа? Вы, кажется, часовой!

- Но, господин капитан...— Голос Уно был плачущим.— Боцман позвал, велел помочь развинтить ша...

— Молчать! Если вы еще раз покинете пост, я просто-напросто прикажу расстрелять вас! Ясно?

— Так точно, господин капитан-командор... Только я ведь на минуту. И боцман... И от кого караулить-то, пусто кругом... Что за служба, господи. Лучше уж и правда на тот свет...

— Ступайте, не хнычьте... Послушайте, Бенецкий, ударный спуск уже поставлен на затравку?

— Да, капитан. Только надеть капсюль...

— Мне пришло в голову...— Красс, кажется, коротко засмеялся.— Что если грохнуть сейчас холостым? Для учебной тревоги.Чтобы встряхнуть этот юр-тогосский сброд, именуемый экипажем!.. Во время переполоха увидим, кто чего стоит. А зарядить орудие снова мы до отхода успеем, запасной порох еще есть... А?

— Как скажете, капитан,— бодро отозвался Бенецкий.

— Пожалуй, так и сделаем. Несите капсюль.

— Есть... Хотя...

— Что?

— Шесть миль до города. В форте услышат выстрел...

— А, черт. Вы правы. А жаль...

Голоса заглохли. Капитан и артиллерист, видимо, отошли.

Наверно, каждый поймет, что почувствовал Галька в конце их разговора. На миг казалось, будто он уже летит в огненном вихре прямо к луне. Еще секунда, и кинулся бы из мортиры! На глазах у офицеров! Но не кинулся, только отчаянно зажмурился...

Да, смелый был мальчишка Галиен Тукк, ничего не скажешь... И лишь услышав об отказе от «учебной тревоги», он совершенно ослаб от только что пережитого ужаса. Понял, что еще немного, и, наверно, случилась бы неприятность, которая бывает при очень большом испуге у малышей.

И тут, хотя и обмирал Галька, искоркой прыгнула в нем ехидно-озорная мысль: вытащить порох не удалось, но зато была полная возможность подмочить его.

А в самом деле!.. На войне героическое часто перемешивается... ну, скажем, с не очень героическим. Да и ладно, лишь бы порох сделать сырым...»

- Ну и что? Подмочил?— хихикнул мальчик.

— Н-нет... Прикинув, Галька понял, что у него не хватит... гм, жизненных сил. Заряд-то громадный. Но идея осталась!

«Галька не дыша глянул из-за края ствола. Уно понуро стоял у трапа, к башне сНиной, офицеры ушли. Галька дождался летучего сумрака, бесшумно перекинулся из мортиры, тихо съехал с башни на ветки палубы, в тень. Неслышно скинул штаны и голландку, пояском привязал одежду к голове. И скользнул без плеска с пологой, уходящей в воду палубы.

«А-а-а-й-й»... (Но молча, про себя!) Ох и неласкова ночная августовская вода. И не вздрогнуть, не булькнуть. Надо ждать, чтобы медленное течение само пронесло тебя вдоль монитора, дальше, за поросший ивняком выступ берега.

...Когда Галька выбрался на сушу, каждая клеточка тела трепетала от озноба. А ведь это было только начало...

Он кружным путем пробрался в свой вигвам. Ремешком притянул к груди большую плоскую флягу. Посидел на корточках, всхлипывая от холода и страха. И снова нырнул в кусты. В ночь.

Всю одежду Галька оставил в шалаше. Он понимал, что никакая материя, даже самая малая тряпица, не высохнет быстро. На поддоне от нее надолго останутся влажные пятна, их заметят, когда станут закладывать снаряд.

©