Пионер 1993-04, страница 29

АЛЕКСАНДР АРОНОВ

ПОСЛЕДНЯЯ ПРАВДА И ПЕРВОЕ СЛОВО

Одна моя знакомая теперь, когда повзрослела, сама удивляется, как это она уцелела и даже добралась до берега.

— А что это с вами такое происходило? — недоумевают окружающие, и я в том числе.

— А с вами разве этого не было? — удивляется она,— Я плыла в сплошном тумане, в бурном море смыслов и слов. У меня, конечно, был с собой компас, но он то и дело меня подводил. Иногда его стрелка отклонялась от нужного направления только слегка, иногда — довольно сильно, но в каких-то случаях указывала мне путь, как говорится, с точностью до наоборот.

— Вы стали известным филологом, знатоком слов и их значений. Как это могло быть именно с вами? — возражают ей.

— А вот, наверное, потому и стала. Не потому, что я была глупее всех, но, может быть, я ощущала свою глупость несколько острее?

— Приведите, пожалуйста, пример, когда этот ваш прославленный в науке компас сбивался сам и сбивал вас с пути. И, пожалуйста, такой случай, когда он не просто немного отклонялся, а когда, как вы говорите, врал напропалую.

— Сколько угодно! Вот хотя бы я приставала к маме, почему она не позволяет мне одеваться оригинально. А когда мамочка недоумевала, что я имею в виду, я считала, что она только притворяется глупой, а на самом деле жадина. И, стыдясь и ее, и себя, цедила сквозь зубы: «Ну кто же этого не знает? Оригинально — это значит, как все». А моя бедная мамочка погрузилась в глубокую грусть оттого, что ее любимая дочь — такая,

оказывается, сумасшедшая. Слово «оригинально», как она знала, означает совсем другое... Не как все, а как никто, кроме меня, на целом свете. И, разумеется, была права она, а не я. Но и я тоже сумасшедшей не была. Вот как это происходило. Тогда как раз входили в моду джинсы и джинсовые куртки, а мама хотела меня видеть не подростком неопределенного пола, а пусть маленькой, но женщиной. И покупала мне прелестные платья и кофточки, и даже однажды женский, но только меньшего размера английский костюмчик из джерси.

Вы видите, что она отнюдь не была жадной, и все, что удавалось заработать и сэкономить, вкладывала в то, чтобы ее дочь выглядела одетой, нарядной и со вкусом, как маленькая леди. Но я не хотела одеваться как взрослые дамы. Я считала, что должна отличаться от них, как отличаются те мои сверстники и сверстницы, которым я завидовала. И говоря «как все», я имела в виду их, все свое поколение. В отличие от взрослых, и это-то я называла оригинальностью,— тоже с некоторым правом.

— Договоритесь о словах,— заключила рассказ моя знакомая, самый известный в нашем городе филолог и заодно психолог, специалист по вопросам образования и воспитания,— и вы сможете избежать большей части напрасных споров.

— Это вы так считаете? Что же, все споры и конфликты — скажем, между правительством, Верховным судом и парламентом,— сводятся к недопониманию и, значит, к недоразумению, а как же тогда содержание мыслей? И различие позиций? Что

они, по-вашему, ничего не стоят? Тогда все решалось бы чересчур просто.

— Во-первых, это не моя мысль, она высказывалась и раньше, начиная еще с древнего грека Сократа и вовсе не кончая Вольтером, философом, жившим как раз перед Великой французской революцией. И кто знает, если бы Вольтера послушались, то, может быть, революция бы не понадобилась. А во-вторых, не все споры разрешаются так просто, но иногда люди не просто ошибаются, а намеренно называют одно, при этом имея в виду другое.

Я в какой-то степени — пусть не до конца — согласен с моей знакомой. Путаница часто начинается с неправильного употребления слов. И тогда свободу кто-то путает со вседозволенностью. А чем они отличаются друг от друга? Вседозволенность, однажды начавшись, не кончается нигде. А свобода кончается там, где она мешает свободе другого человека.

И еще более простой случай. Если вы говорите про легкую музыку, то кто-то может вас понять и так, что где-то существует и вторая музыка, тяжелая. И заранее, даже не выслушав, отвергает все, кроме, например, Леонтьева, — не только Моцарта, с его «Турецким маршем», но даже и джаз, и свинг, и рэг-тайм, не говоря уж о Чайковском, Бетховене, Бахе.

Последней правды не знает никто. И даже неизвестно, существует ли она вообще. Но все живут, пытаясь отыскать ее. А для этого опять и опять приходится возвращаться к первому в разговоре слову. Иной дороги просто не существует.

28