Техника - молодёжи 1979-06, страница 9

скорость ее в этих трех миллиметрах от стенки к стенке меняешь?

— В том-то и дело. Тут еще ведь и шлак надо видеть, и поры. Выплавлять их по ходу, чтобы машинкой потом не выбирать. Есть сварщики, на большом токе варят. Так легче скорости достичь. Недавно писали в одном журнале о братьях-скоростниках из Тюмени. Так они на большом токе работали. Шов некрасивый получается, но не всем ведь красота нужна. Лишь бы стык прочным был. А есть сварщики, которые красиво варят. Это как рука художника. Сразу видно, кто варил...

— А что, по виду шва можно определить, кто его варил?

— Конечно. Настоящий сварщик никогда свой стык с другим не перепутает. У нас конкурс среди опытных сварщиков был, я смот-

Победитель многих конкурсов профессионального мастерства, молодой электросварщик Геннадий Тищенко.

реть ходил. Каждый по-своему дугу ведет: восьмеркой, эллипсом, треугольником... Один широкими мазками работает, размашисто. Другой вяжет, елочки заплетает, рукоделием занимается. У каждого свой почерк. Говорят, что тот,' кто хорошо рисует, тот и варит хорошо!..

По правде говоря, я не ожидал так много услышать. Здоровье требуется, характер, желание стать хорошим сварщиком, любовь к сварке, удача. Должны быть наставники, большое настоящее дело — вот как здесь, на этой площадке. И полная преданность делу, чувство металла, чувство пространства и времени, мгновенная реак

ция на изменение в ванне расплавленного металла, знание теории...

— Вообще работа у нас хорошая, — продолжал Геннадий. — Что-нибудь поешь под маской и варишь. Меня Вася Шарафан научил петь. «Ты, — говорит, — ни на кого не обращай внимания. Задачу себе поставь, тот максимум, что сможешь сделать, и забудь про все, пой сам себе и работай». Залезли мы с ним однажды в колонну, работали и песни пели. День пролетел мгновенно. Глянули и сами не поверили: столько сделали!..

— Скажи, есть сварщик, на которого ты хотел бы быть похожим?

Он ответил не раздумывая:

— Шевченко.

— Почему?

— Ну, во-первых, он все может. А главное, человек замечательный. Спокойный, с ним хорошо рядом. А ведь он требует подгонки, например, самой точной. И бригада согласна с ним. А если что-нибудь у кого не получается или завал в бригаде, сам кувалду возьмет, шлифмашинку... Мог бы бросить и уйти, давайте, мол, готовьте мне фронт работ... Некоторые так и делают. А он — нет... В Антарктиде год пробыл.

Он светился, говоря о Шевченко. Влюбленностью на меня повеяло. Как хорошо, что есть в нашей жизни такие наставники — добрые, сильные, справедливые.

В дверь будки, где мы сидели, заглянул бородатый парень.

— Генка! Ты пленку видел?

— Видел, — нехотя ответил Геннадий. Лицо его омрачилось.

— Что за пленка? — спросил я у Тищенко.

— Рентгеновская, — сказал он.— Брак в нескольких местах шва нашли. С прошлого месяца.

— Да ты не огорчайся, — неловко утешил я.

— Конечно, — ответил он. — Теперь вышлифовывать, переваривать, светить заново... Я ж говорю, автоматы проклятые... Наши автоматы лучше, больше металл проплавляют. А эти... Замучился я с ними, честное слово...

Настроение у него пропало. Вновь в речи появилась скованность. Он неумело затянулся папироской.

— Вообще-то я не курю... Это я сегодня от расстройства. Брак небольшой, а знаете, переживаю очень...

Мы вышли из будки. Снова встала перед глазами стройка — эстакады, колонны, темно-серые панели печей. Над установкой, в небе, белесом от полуденных лучей осеннего солнца, промчал яркий ревер-сионный след маленького самолетика. Светился у дороги пожелтевший раскидистый клен.

— Красиво работает, — восхи

щенно сказал Геннадий, наблюдая за самолетом. И добавил, посмотрев на меня: — Я в авиации служил. В батальоне аэродромного обслуживания...

Он улыбнулся, подал мне крепкую руку и пошел к люку колонны — ладный, невысокого роста, в мешковатом костюме сварщика, с круглым, чуть лукавым лицом, с открытой улыбкой, похожий (что не так уж часто бывает) на свои фотографии в газетах, только без алой ленты чемпиона. Вог он подошел к колонне, еще раз улыбнулся, ловко втиснулся в люк и исчез.

Напряженность его прощальной улыбки зацепила во мне что-то. Какая-то неосознанная мысль кружилась и не давала покоя. «Вот он начнет варить сейчас, — размышлял я. — А думать будет о браке. Но ведь варить нужно опять под просвет, под контроль рентгеновскими лучами. А если снова брак? Приборы вдруг подведут?»

И вдруг меня осенило. Я понял внезапно, почему так часто сходят те, кто быстро поднялся к вершинам мастерства. Ведь нет постепенности, нет уверенности в себе, она не успевает возникнуть и закрепиться. Груз ответственности, напряженность познания и самоутверждения, эмоциональные всплески — все, что зовется стрессовыми нагрузками, растянутое У другого на много лет, здесь выпадает сразу, ложится на неокрепшие плечи втрое и впятеро большими дозами. Дрогнул человек — и может сойти. Потеряется и сойдет. Утомится от срывов. Растратится. Я вспомнил наш разговор с Геннадием: «Честно говоря, это моя первая стройка», «Мне еще никто не тыкал: мы горбатимся, а ты сачкуешь...», «Честно говоря, я переживаю за эти стыки...»

Я шел по стройке и думал о Тищенко, а стройка жила вокруг меня своей обычной жизнью.

День был ясный, осенний. Далеко были видны трубы и установки окрестных заводов. Их было видно настолько, насколько хватало зрения, мелочи терялись на расстоянии, но контуры вырисовывались четко и ясно — до самых Пальчиковых дач, на многие километры тянулись заводы, чернели трубы, серебрились бока шаровых резервуаров. Солнце светило ласково и спокойно, воздух был тепл и недвижен, каждая пылинка, каждая паутинка видны были в его свете. Желтели сады на Октябрьской горе и в Черноречье. Слабо мерцали вдали вершины Кавказских гор.

А над стройкой, в полуденном небе, стремительно падал и заплетал пушистые белые ленты неведомый мне летчик.

День стоял просто прекрасный.

7