Техника - молодёжи 1997-07, страница 10

резко взвыла сирена, что означало: всем покинуть зал немедленно!

Аварийная команда чуть не бегом пустилась к выходу-лабиринту. По пути начальник смены успел еще подтянуть вентиль на водоводе.

Как раз в это время к нам на пульт управления зашел — совсем по другим делам — заместитель научного руководителя комбината (который теперь именуют «Маяк»), любимец Курчатова, впоследствии знаменитый физик-ядерщик, лауреат Ленинской и прочих премий, добрейший и мужественный человек Евгений Дмитриевич Воробьев. Спустя много лет мы с ним еще будем работать вместе, «двигая науку» в Дубне и в Москве, но тогда только-только начинали сближаться и были инженерами— исследователями отнюдь не одинакового «калибра». Мигом оценив ситуацию, Воробьев взял на себя роль координатора и корректировщика всех дальнейших действий.

Нужно было извлечь канал с распухшим ТВЭЛом, перенести его в шахту, не особенно «наследив» радиационно-грязной водой. Затем перегрузить драгоценный уран в новую трубу с ребрами. Сделать все это следовало как можно быстрее, чтобы остановленный реактор не успел «свалиться в йодную яму». Среди осколков урановых ядер образуется йод, который превращается в ксенон при остановке реактора, и если она длится несколько часов, то потом придется ждать не меньше суток, чтобы распался радиоактивный ксенон — сильнейший «реакторный яд». Без этого передыха цепная реакция не запустится. А тритий к тому времени уже стал стратегически важным, планово производимым продуктом. План же надлежало выполнять, чего никак не сделаешь при суточном простое...

И Евгений Дмитриевич занял место у иллюминатора, корректируя по громкой связи действия реакторщиков. Катя управляла краном, естественно, из-за толстых бетонных стен, наблюдая за манипуляциями через снятый с одной из подлодок перископ. Но тот «уплощал» панораму подобно телеэкрану, оттого работать быстро и точно было очень непросто, а время-то, как всегда, подпирало.

Тем не менее Катя довольно споро вытащила 9-метровую алюминиевую трубу вместе со всем ее «светящим» содержимым. Оставляя на полу крепко настоянные на радиоактивности лужицы, канал на минуту-другую завис над воронкой. Евгений Дмитриевич командовал, наблюдая: «Чуть на себя. Назад самую малость. Майна!». Плавно, слегка царапнув о внутреннюю поверхность воронки канал отправился в трубу шахты. После команды: «Стоп!» — он, уже окруженный голубым ореолом черенковского свечения, завис на тросе под двухметровым слоем воды, заслоняющим реакторный зал от воистину дьявольских доз.

С ним потом будут возиться, извлекать урановые блочки и т.д. Трудно придется с тем из них, что распух. Его не возьмешь пневматической присоской — только специальной цангой.

А затем с помощью той же присоски сформируют новый канал — такой, каким этот был до распухания ТВЭЛа. Когда придет время, он вновь отправится в активную зону...

Воробьев после наблюдения за дефектным каналом вдруг почувствовал себя «не комфортно». Дал задание дозиметристам проверить защитную силу свинцового стекла, что было вставлено в иллюминатор. Те, как водится, первым делом глянули на показания личного дозиметра Евгения Дмитриевича. Все нормально. Однако дополнительные измерения показали, что наблюдатель за минуты корректировки получал на голову

около 20 рентген. Ведь грудь и кармашек халата, к которому чаще всего прикалывали дозиметр, оказывались несколько ниже «окна»... Срочно нарастили защиту.

Ситуация, которую я описал, за ЧП не считалась. Исследовательские будни, так сказать. Но в конце 1953 г. произошла действительно серьезная авария.

АВАРИЯ. Изо всех реакторов только АИ разгружали краном через верх. То был серьезный конструкторский просчет. В других реакторах разгрузка шла автоматически, вниз. Сила тяжести помогала отправить ТВЭЛы под днище реактора, в транспортную систему. На АИ же все происходило так, как описано выше — с большей или меньшей напряженностью.

Со временем это привело к сильному загрязнению зала. У работавших в нем слесарей побаливали ноги. Страшный симптом. Ощущение боли возникает лишь после многих десятков рентген, принятых на себя человеческими ступнями. Недаром же радиацию называют невидимым, неощутимым убийцей...

ЧП произошло в морозный день. При очередной перегрузке очередного канала из реактора в шахту концевую часть его заело. Подобно кобре, покачиваясь, он п орчал над трубой шахты, и его блочки излучали в пространство зала всё, что им было положено излучать.

Во что бы то ни стало «кобру» надо было загнать в воду. Но «светило» так, что летальная доза в нескольких метрах от нее набиралась за минуты! Что-либо сделать в этих условиях можно было лишь на бегу, за десяток секунд — не более...

Первым решился Юрий Гуськов — заместитель научного руководителя объекта АИ. Подбежал к каналу, склонился, пытясь выдернуть шплинт, удерживающий его «в подвешенном состоянии». Не вышло.

Вторым бросился в бой инженер Борис Долишнюк, решивший раскачать дефектный канал и столкнуть его в воду. И это не получилось.

Настало время пустить в ход оружие пролетариата. Оператор Володя Петров, о котором уже немного рассказывал выше, мчится к «кобре» с топором в мощных ручищах. Рубанул по ней, притормозив на мгновение. Лопнула алюминиевая труба и, как горох, из нее посыпались в шахту и на пол урановые блочки. А Володи уж и след простыл...

Далее использовали «технологию», отработанную еще на первом промышленном реакторе «А». Вызвали взвод солдат, пере одели в комбинезоны, обули в тяжелые рабочие башмаки. Один за другим пробегали солдатики через зал и ударом ноги сбрасывали в шахту рассыпанные по полу блочки. «Игру в футбол» с непонятными им цилиндриками ребята, как ни странно, любили: тут тебе и благодарность командования, а то и 10-дневный отпуск домой на побывку... А «хватали» при этом рентген по 10, не более. По сегодняшним меркам, двухгодичную допустимую дозу, но тогда, в 50-х, ее всерьез не принимали...

Другие ликвидаторы «засветились» сильнее. Меньше всех пострадал Петров — быстрота действий и короткий удар с расстояния вытянутой руки плюс длина топорища уменьшили его дозу. Гуськову дорого обошелся наклон к трубе — около 100 рент ен на голову, точнее, на ее левую часть. В душе после смены почти все волосы с этой половины черепа оставил Юра. Немногим меньше рентген получил и Долишнюк...

Квалифицированные инженеры, люди с университетским дипломом, они знали, на что шли. А все равно — шли! Почему⁷ Спортивное» отношение к жизни? Чувство долга, культивировавшееся советской школой? От

чаянность послевоенная? Пресловутая романтика? Все было... Только в популярном журнале неуместно, наверное, рассуждать на эту тему. Тут давай знания!..

А знания и тогда приходили не сразу. Помню, летом 52-го кто-то сдуру организовал комсомольскую массовку возле Красного озера — Кызыл Тяш Вот и я, тогда крепкий малый, спортсмен, приняв рюмку-другую, нырнул в воду и поплыл. Метрах в 20 от берега встретил плывшую кверху брюхом здоровенную рыбину — и больше никогда не купался в теплом том озере, которое вскоре оградили колючей проволокой с табличками «Запретная зона».

ЧП У ХИМИКОВ. У нас, реакторщиков, не возникало особых сложностей от общения с облученными литиевыми блочками, содержавшими тритий. Их радиоактивность, равно как и алюминиевых труб, со временем быстро спадала и была несоизмеримо меньшей, чем излучение осколков облученного урана, его дочерних и «внучатых» продуктов, в частности, плутония и америция. Тут уж полный спектр «прелестей».

Самое опасное, конечно, жесткое гамма-излучение. А тритий — типичный бета-излучатель — «светит» лишь потоком электронов. Казалось, защититься от него — проще прос ого Химики относились к работе с ним достаточно серьезно, но они не знали всех онкостеи поведения нового вещества и защиты от его излучения. Умом понимали, что работа с ним — как радиоактивным газом — требуе особой защиты органов дыхания, однако не всегда вспоминали об этом. Плюс просчет проектировщиков химцеха, где выделяли тритий из блочков: трубы вытяжной и приточной вентиляции поставили слишком близко друг от друга, часть тяжелого водорода из вытяжки возвращалась в рабочие помещения химиков.

Мои друзья из химцеха Игорь Бардин и Володя Барышев бог весть зачем приоткрыли камеру, в которой обрабатывали блочки с тритием и — надышались... Радиоактивный газ продиффундировал и накопился в камере. На первых порах с дозиметрией у химиков, по-моему, было не все в порядке. Слишком уж многих из них «списали с корабля» куда скорее чем даже сами они рассчитывали.

Случались конечно, не только драматические, но и комические истории. Когда на химиков стали обрушиваться несчастья, растерявшееся начальство велело ежедневно вь давать всем работникам химцеха по 3-литровой банке фруктовых соков. В наличии оказались только очень сладкие — абрикосовый и яблочный. И практически никто не мог осилить установленную сверху норму».

Немало поводов посмеяться давали режимные премудрости и неожиданные кодовые названия некоторых процессов и аппаратов. Выше уже поминалась «Елена» — крьшка реактора, но были еще и «Леониды»— баки нейтронной защиты заполненные водой, а опорный узел реактора нарекли «Степаном»...

Из литературы известно, что во время войнь американцы в несекретной и даже секретной переписке по распоряжению генерала Гровса именовали плутоний — медью. Наши недалеко от них ушли. Помню, как непосредственный мой начальник Глеб Померанцев поручил мне обеспечить загрузку нескольких каналов, и я должен был расписаться за несколько сотен блочков из «олова-115 с двухпроцентным увлажнением».

Если вы внимательно читали эти заметки, установить, с каким элементом таблицы Менделеева я имел дело тогда, для вас труда не составит... ■ Записал Владимир СТАНЦО

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 7 ' 9 7

8