Техника - молодёжи 2005-05, страница 52
С О В Р Е М Е Н Н АЯ СКАЗКА Яна ДУБИНЯНСКАЯ ПАСТОРАЛЬ Я единственный, кто знает, что это правда. Во всяком случае, единственный, чье мнение достаточно авторитетно, чтобы к нему прислушались. Все эти годы я молчал не ради чистоты биографии и репутации серьезного ученого; даже не из-за Ханны и детей. Только ради мамы. Сегодня сорок дней. Думаю, уже можно. Мама так и не разрешила нам забрать ее к себе. Ей понравился наш трехэтажный особняк в столичном пригороде, она бесстрашно помогала жене подстригать косилкой газон и смотрела с детьми мультфильмы по видику. Называла Хан ну дочкой; ни разу в жизни неупрекнула меня заженитьбу на иностранке и очень гордилась внуками, бойко стрекочущими на трех языках. Но привыкнуть к нам, к нашему дому и нашей жизни не смогла бы никогда. И знала об этом. Та ее поездка к нам, пять лет назад, так и осталась единственной. А мы обещали проводить у нее каждое лето - и, конечно, не сдержали слова. Каникулы такие короткие, мой отпуск еще короче, а ребятам хотелось на море, в горы... да мало ли на свете мест поинтереснее глухого, как пень, села, пусть и на берегу хрустальной речки в сердце нетронутой тайги? Впрочем, насчет нетронутой - явное преувеличение. Я показывал пацанам ту воронку: она до сих пор не заросла, деревьями, я имею в виду. Так, кустарник, подлесок... А электричество здесь дают на два часа в сутки, и... да вот они как раз истекли. Ладно, я успел подзарядить аккумулятор. От монитора ноутбука достаточно света, чтобы видеть клавиатуру, а большего мне и не нужно. Из окна этот свет, наверное, можно спутать с мерцающим пламенем свечи. * * * Все это, понятно, случилось еще до моего рождения, но я позволю себе писать об этом так, словно сам был очевидцем событий. Я слишком вжился в ту историю; иногда мне даже трудно поверить, что меня тогда еще и не было. Когда я пишу, что мама была самой красивой девушкой в селе, вам лучше не усмехаться и не кривиться от банальности фразы, а просто поверить. Она впервые в жизни сфотографировалась в сорок лет, а сорок лет для женщины в тех местах - уже старость, которая может продлиться еще полвека. В моей книге будет та фотография; по снимку, да еще выцветшему от времени, вы, конечно, не сумеете представить себе оригинал... но все-таки... Правда, чтобы соответствовать местным канонам кра-^ соты, маме не хватало ни роста, ни крутизны бедер, ни X размера груди, ни румянца на щеках. Еще, наверное, не ^ хватало зазывных чертиков в глазах и умения балансиро-5 вать между благолепным смирением под взглядами ста-§ рушенций у каждого плетня - и едва ли не всеобщим без-3 удержным развратом: летом - на полянках в тайге, зи-Щ мой - на сеновалах... Нет, я никого не осуждаю. Они так в жили. Мы так жили. Осенью мама и отец должны были пожениться. В на-g шей маленькой церквушке уже началось оглашение. Бла-t- женный месяц для сельских сплетниц, получавших не 1 просто право - священный долг! - исподтишка вылить ^ в уши батюшки поток самой отборной грязи о будущих § молодых. Думаю, они нашли, что нашептать и в тот раз, -[Ц но уж точно ни слова правды. У мамы - прекрасной, во-™ семнадцатилетней - ничего и ни с кем не было. S Даже с отцом. ^ ...В то лето вода в речке так и не прогрелась как следу-Щ ет. Отец, двухметровый кучерявый детина с наивными J глазами, - он-то, конечно, ни разу не сфотографировал-® ся на память, но маминых рассказов было более чем до-5* статочно, - поддел пальцем ноги лист кувшинки и заявил, что ну ее, эту речку... А мама засмеялась и полезла ку-^ паться. В длинной полотняной рубахе, которая потом, ес-0. тественно, облепила все тело... И мама стояла по колено в воде с белой лилией в мокрых волосах и отчаянно краснела, а отец кусал губы, уговаривая себя сделать шаг вперед, только шаг! - и не смел, не смел... И тогда конопатый внук Михеевны, не в силах больше глазеть на них из-за куста, выполз из засады и сообщил отцу: надо, мол, бежать. Там такое... У старосты Митрича в избе висела на стене круглая черная тарелка - единственный на село радиоприемник. В тот день избу старосты окружили все местные жители. Отец с матерью прибежали последними. Подробностей Митрич не знал: было много треска, помех, а потом враги пустили классическую музыку. Но главное слово он успел услышать. Война. * * * Я и сам знаю, что эта сцена - в общих чертах - не раз фигурировала в старых военно-патриотических фильмах. Но все равно запрещаю вам предполагать, что моя мама все это выдумала. Просто жизнь иногда до гротеска похожа на старые клише. Люди сами делают ее такой. Там же, у старостовой избы, произошло стихийное собрание. В нашем селе, привязанном к цивилизации только слабой радиоволной круглого приемника, плохо представляли себе, на что похожи войны в современном мире. Зато твердо знали, что должны делать мужчины, когда наступает война. Вставать под ружье, защищать свои дома и семьи. Клише? Разумеется. Но выбора у них не было; они даже не могли допустить возможность какого-то выбора... На следующее утро, вооруженные охотничьими ружьями, все они собрались на станции, в двадцати с лишним километрах от села. Построились в четыре колонны вдоль железнодорожной полосы. Они ждали, что их заберут и отправят на фронт. Ждали. Мне так и не удалось - даже теперь, когда давно сняты все грифы секретности, - выяснить, что это был за самолет, куда он летел и кого собирался бомбить. Уж наверное, не глухую тайгу. Думаю, они просто очень забавно смотрелись с воздуха, - шел он почему-то на малой высоте, а на западе уже тогда была неплохая оптика, - стройные ряды ополченцев, готовых к войне позапрошлого века... Одной маломощной бомбы ему было не жалко. Та воронка до сих пор не заросла лесом... только кустарник и трава по пояс. * * * Сорок дней. В тот день умер стодвухлетний Михалыч, у которого полгода назад отнялись ноги, - и в селе не осталось ни одного мужчины старше двенадцати лет. Строгие, постаревшие женщины в черных косынках запрещали себе и друг другу думать, что их мужья, женихи, отцы и сыновья погибли глупо, бесславно. Да что там -так гибнут комары, прихлопнутые ладонью; в наших местах можно запросто прибить разом с десяток комаров... Нет. Их мужчины пали на войне, как солдаты, как герои. По крайней мере, все женщины отчаянно пытались поверить в это. И был вечер, холодный, осенний. Мама вернулась домой уже затемно - валили лес, латали прохудившуюся крышу мельницы, изо всех сил подтягивали хвосты всевозможной мужской работы - успеть бы до зимы... Растопила печь; присела на корточки и грела на черной заслонке красные потрескавшиеся руки. Она жила одна: ее мать умерла несколько лет назад, отец и два брата - сорок дней... как и жених. Поминки у нас обычно справляли всем селом - но только не теперь, когда горе не обошло ни одной избы. Все окна и двери - наглухо заперты; мерцание свечей за ставнями. В каждой - свои покойники, свои поминки. Мама тоже зажгла свечу. Достала из погреба бутыль настойки на кедровых почках и травах; налила, вздохнула. Кусочки черного хлеба на четырех кружках с водой в ряд уже превратились в сухари, тронутые плесенью. И мой отец сказал: - Здравствуй. Т EX Н И КА - М О Л О 50 ДЕЖИ 5' 2 0 0 5 |
