Вокруг света 1966-04, страница 37

поставлены над склоном кремлевского холма, сбегающего к Москве-реке, и складывались в собранный и внушительный ансамбль, определяя главный южный «фасад» центра города. В их взаимосвязи как бы звучит идея «собирания Руси» Москвой. Их белый камень и формы говорят о преемственности объединительной политики Калиты и искусства его зодчих от великого политического и культурного наследия Владимирской земли. Главный Успенский собор сооружают по образцу последнего творения владимирских строителей — собора в Юрьеве-Польском.

Эта преемственность живет и в пору Куликовской победы, зари низвержения татарского ига. Вдова Донского строит в Кремле храм Рождества — памятник великой битвы. Строители воспроизводят в нем многие черты дворцового собора Боголюбовского замка на Клязьме XII столетия. Это не покорная дань традиции, не признак подражания и неподвижности. Напротив — это утверждение, что татарская сабля не рассекла связь времен, не убила в народе память о былой свободе и могуществе Руси, что их теперь растит Москва.

В пору, когда в искусстве Москвы и России сияе-i лучезарный гений Рублева, московские зодчие снова на лесах. Недавно благодаря точнейшему мастерству реставраторов мы увидели лицом к лицу воскрешенный из «небытия», освобожденный от позднейших искажений собор Андроникова монастыря. Здесь уже не скромные шаги вперед, какие делали зодчие современных ему белокаменных храмов Звенигорода и Троицкой лавры. В соборе Андроникова монастыря мы видим как бы бросок навстречу XVI столетию, мысль о возможности своей, новой русской красоты. Неподвижный куб храма, подобно спелой почке цветка, набрал силы и развернулся, выбросив устремленные к небу сочные и сильные каменные лепестки арок и кокошников, поднявших над собой легкую главу. Истоки этих форм, знаменовавших кристаллизацию национального понимания архитектурной красоты, лежали в храмах Смоленска и Чернигова домонгольской поры, отразивших в смелости и динамике своей композиции выход на историческую сцену носителей прогресса — горожан, их вкусы. Та же общественная сила обусловила возрождение и развитие этой традиции в Москве начала XV века.

Теперь и Кремль стал неузнаваем. Еще в пору подготовки Москвы к борьбе с монгольскими завоевателями пояс его стен протяженностью около 2 километров трудом армии строителей стал белокаменным. Этот

эпитет закрепился на века за столицей. В грозную годину нашествия орд Тохтамыша белокаменное сердце России обороняли не полки сбежавшего князя, не молитвы тоже ударившегося в бегство митрополита, а именно горожане, московские ремесленники и торговцы.

Но вот Москва покончила с остатками ига и феодальной раздробленностью страны. Она центр гигантской державы, появление которой изумило Западную Европу. Кремль тесен и ветх. Его храмы времен Калиты малы и не отвечают новому размаху жизни и политических задач. Почти четверть века занимает грандиозное строительство, стягивающее на кремлевский холм в помощь москвичам лучшие архитектурные силы Руси и Европы — псковичей и итальянцев, ростовцев и тверичей. Новая крепость Кремля почти повторяет прежние контуры, но раздвигает их. Она сочетает древнерусскую живописность и новые черты регулярности, строгости. Своей мощью и красотой Кремль спорит с крупнейшими крепостями Европы. В гигантском обрамлении его стен в могучем единении высятся новые соборы. Сравнивая их с небольшими и сумрачными храмами Калиты, восхищаясь «светлостью, звонностью и пространством» Успенского собора, современники нового Кремля наглядно ощущали величие пути, пройденного Москвой и страной.

Кремлевские храмы многоглавы, золоченые и серебристые шлемы-купола уподобляют их воинам, ставшим плечом к плечу. Этот архитектурный ансамбль звучит богатырской симфонией во славу Русской земли — Московии — Московского государства. Эта архитектура преисполнена державной торжественности, в ней нет бурной динамики Андроникова собора. Она ближе к владимирским истокам, хотя Архангельский собор — усыпальница князей и государей — одет в убор .ренессансного палаццо. Каменных богатырей собирает и подчиняет столп Ивана Великого. Надстроенный столетием позже, при Борисе Годунове, он господствует над городом. Золото его главы было зримо в туманной дымке еще на дальних путях к столице. Он надолго становится символом русской силы. С ним Белинский соизмерит поэтический гений Лермонтова, а в поэзии Лермонтова русский народ, повергший в тяжких боях армию Наполеона, встает, как Иван Великий —

В шапке золота литого

Старый русский великан...

Возбужденные этой эпохой бурного строительства, творческие силы народа ищут новых, своеобычных путей в архитектуре. И в подмосковном царском

селе Коломенском, с высоты москворецкого берега взмывает к небу в неудержимом полете каменная стрела шатрового храма. Заброшенная под облака церковная главка с крестом почти незрима, а энергия великолепного здания не столько выражает религиозную идею «вознесения», сколько мысль о реальном, физическом движении, способном преодолеть земное притяжение...

Он рвется ввысь торжественен и

и строен,

Певучей силой камень окрылен, —

Для бога он иль не для бога строен,

Но человеком был воздвигнут он.

И нет в нем лицемерного

смиренья, —

Безвестный зодчий дерзостен и смел,

Сам стал творцом — и окрылил

каменья,

И гордость в них свою запечатлел...

Это пора великого брожения умов, церковных споров и еретических движений, подрывающих устои религии и феодальной власти. Им сродни новое чудо искусства — храм Покрова на рву у стены Кремля, известный под именем Василия Блаженного.

Русское воинство только что разгромило Казанское ханство, открыв путь к сказочному Хвалынскому морю — Каспию и странам Востока. Храм — памятник этой победы — вынесен Грозным в многолюдство московского торга. Он менее всего «собор» — его интерьер тесен и раздроблен; как показали недавние реставрационные работы, храм даже не имел церковной росписи! Главная его сила — во внешнем, обращенном к народу облике. Центральный шатровый столп соподчиняет себе причудливые придельные храмы; вольно или невольно мы слышим ту же мысль о силе единения, которую нес и ансамбль кремлевских соборов.

Образ здания менее всего выражает религиозную тему покрова богородицы, ее небесного «заступничества» за Русь.

Говоря словами летописи, он «измеч-тан всею хитростью» народного гения. Мистика чужда его композиции, которая словно пронизана противоречивым движением живой силы. Граненые главы храма напоминают гигантские ана- ^ насы. Полосовое железо, словно гиб- i ^ * кий стебель хмеля, извивается по граням шатра. Храм пестр и праздничен, причудлив и прихотлив, как русская сказка. И не случайно иностранцы сравнивали Василия Блаженного с гигантским цветущим растением, обязанным своей красотой и силой только земле. Здесь дозрела и нашла свое пышное завершение мысль зодчего Андроникова собора, воплощенная с бьющей через край избыточной си

34