Таж где

дельта

П рисматриваясь к жизни

■ ■ большой реки, замечаешь, что жизни этой свойственна особая последовательность, некий «сюжет». От незаметных родников, от светлых лесных озер и ручьев начинает свой далекий путь Волга. Начало реки — великое собирание: по капле, по волне копит свою силу большая вода. Сотни тихих и незаметных, множество звонких и славных названий в конце концов должны слиться в едином просторном звуке — Волга.

Истоки реки вместе с ее притоками — это как бы корневая система дерева, по которой медленно и необратимо поднимаются в ствол жизненные соки.

Но вот река завершает свой длительный труд: отдает силу турбинам, проносит на широкой своей спине груз больших и малых судов. Волга подходит к Каспию. И здесь, в конце пути, река начинает разветвляться, дробиться, образует десятки, сотни рукавов, протоков, ериков, укромных озер-ильменей. Все, что прежде собрала Волга, здесь, в дельте, она щедро возвращает земле, отдает обильной заповедной растительности, облакам, многошумному Каспию.

Среди нескольких белых домиков, под гудящими кронами пирамидальных тополей стоит надгробие темного камня. На нем две фамилии: Подъяпольский, Хлебников. Многочисленным экскурсантам, приезжающим летом в Астраханский заповедник, дают такое пояснение:

— Подъяпольский и Хлебников были основателями заповедника, Владимир Алексеевич Хлебников — первым его директором.

Заповедник существует с 1918 года. Но уже задолго до того времени ходил по здешним тропам высокий бородатый человек, знаток леса и птичьих голосов. Ходил и записывал в книжку даты прилета пернатых гостей дельты, брал из гнезд яйца для своей орнитологической коллекции: голубоватые, с кулак величиной и крошечные, пестрые, словно покрытые веснушками.

Теперь именем Хлебникова назван один из волжских ериков, а его орнитологические исследования обильно цитируются в работах молодых птицеведов заповедника.

Река — собирание и возвращение. И вместе с Волгой такую же работу делали многие люди, живущие по ее берегам.

ночная вахта

Просыпаемся от громкого стука в дверь.

— Без пятнадцати двенадцать... Подъем!

В полночь начинается наша смена. Скрипят пружины железных кроватей. Ребята находят в темноте шерстяные носки, сапоги, телогрейки. Оделись — и сразу стало тесно в узком кубрике.

Палуба брандвахты густо покрыта росой. Тишайшая ночь рассматривает все свои звезды в темном стекле речного течения. Закутавшись в сновидения, будто седые вздыбленные призраки, замерли на том берегу деревья.

Я думаю: кто первый заговорит, скажет слово об этой ночи или о работе или просто попросит спичек? Но никто не говорит. Любое слово, даже самое значительное, может оказаться пустым в этой ночи под ее сияющим сводом.

Молча мы идем по тропинке на свет двух электроламп, что горят метрах в ста от брандвахты. Здесь, на лавочке, как изв'аяния, сидят еще несколько человек, и огоньки тлеют у них возле губ. И хотя сидят они тесно, можно догадаться, что эти люди сейчас очень далеко друг от друга, и принадлежат не предстоящей работе, а своим недосмотренным снам или полночной красоте, к которой никогда нельзя привыкнуть.

Но вот застучал мотор на баркасе.

— Пора, — говорит бригадир, вставая. Это относится ко мне и к пожилому рыбаку — моему напарнику.

Шурша комбинезонами, мы уходим из освещенного пространства и на ощупь движемся по берегу.

Берег кажется сейчас необитаемым, хотя вчера днем тут у самой воды грелись на солнце десятки ужей, черных и скуластых.

Вот и наше место. Мотор зачихал громче, и мачтовый огонек баркаса оторвался от берега. Через несколько минут темные силуэты баркаса, неводника и фонарной лодки оказываются почти напротив нас. Баркас продвигается толчками, осторожно, чтобы не угодить на мель. Мой сосед моргает карманным фонариком. Входим в воду и, широко размахивая руками, движемся навстречу каравану. С лодки протянули пятной кол — сосновое бревно, к которому крепится начало невода. Та-шим его на берег. Рыбак воткнул кол острым концом метрах в десяти от берега. Я становлюсь у самой кромки.

Пофыркав еще немного на месте, баркас развернулся и пошел под углом к тому берегу. Слышно, как невод с шипением сползает в воду, скользя по покатой корме неводника. Черный пунктир поплавков становится все длиннее и уходит от нас дугой. Но дуга эта быстро выравнивается: течение сносит невод вниз. Канат под моими ногами напружинился и пополз.

Мой напарник навалился животом на бревно, сдерживая соскальзывающую вниз по реке массу невода. Слышится потрескивание. Это остриэ кола, подобно плугу, вспарывает дерн.

— Пошли!

Кол выдернут из земли, я подхватываю канат, и мы почти бежим вдоль берега, чтобы побыстрее закрепиться на новом месте. Метров через двадцать у нас передышка. Снова сухое потрескивание дерна, канат опять напрягается, как струна; и — следующий бросок. Наша задача — держать начало невода на суше. Не дать, чтобы течение снесло его в воду.

До тони нам остается еще метров двести. Но теперь идем по колено в воде, оступаясь, наклонившись вперед, громко дыша. Впереди уже различаются маленькие фигурки людей, выбирающих конец невода. Тарахтят

36