Вокруг света 1967-09, страница 35

ождливый рассвет застал теплоход «Абрау-Дюрсо», когда он входил в одесский порт. Светло-серое небо, такая же светлая вода, и воздух цвета воды и неба сливались в ровную водянистую гамму. Предметы не имели теней, и ненужные огни на молах и кораблях казались подвешенными в сыром и блеклом пространстве. Палуба перестала покачиваться под ногами, и я понял, что теплоход прошел рейдовый мол. Порт со своими гаванями, причальными стенками показался просторней, чем я представлял. Странно, обычно все, что хранит память, на самом деле оказывается меньше. Оптический обман произошел потому, что раньше я всегда видел порт с высоты бульвара и помнил его лежащим далеко внизу, а теперь смотрел со стороны открытого моря.

Теплоход прилаживался к стенке, нависая бортом над мокрым пирсом. Матрос на пирсе поймал чалку. Из таможенного зала вышли пограничники и остановились, ожидая, пока опустят трап.

Это было два года тому назад. А я помнил порт, когда буксиры, вытягивая на рейд пароходы, с трудом пробирались среди судов. Сейчас же только у стенок военной гавани, пассажирского порта и угольных складов жались к причалам корабли. Дело в том, что в тридцати километрах от Одессы, в бывшем селе Ильичевка, на лимане, построен новый порт. Идущие в порт корабли неожиданно исчезают в песчаных дюнах берега и вдруг оказываются в покойной зеленоватой воде невидимой с моря бухты. Это, наверно, единственный в мире порт, созданный в голой, выжженной солнцем степи. Простое решение соединить лиман с морем позволило создать великолепную, очень удобную для стоянок бухту. Порт открыт всего несколько лет назад, но все выглядит обжитым и уже приработавшимся: причальные стенки обросли длинными космами водорослей, подъездные пути пропитались мазутом, а над бывшим лиманом прочно обосновались чайки.

Первыми жителями нового порта Ильичевск стали капитаны буксиров, портовые грузчики и морят ки-пенсионеры, которые не могут прожить дня, чтобы не потолкаться в порту, £лядя на погрузку и разгрузку пароходов.

В городе построены пятиэтажные, похожие друг на друга панельные дома, заасфальтированы улицы, разбиты скверы. Вдоль тротуаров высажены молодые деревья, похожие на палки с привязанными к вершинкам листьями. Внешне Ильичевску далеко до породившей его Одессы. Я имел неосторожность сказать об этом вслух и в качестве примера привел незамысловатую архитектуру города.

Мне тут же возразили:

— Вам нужна архитектура или вам надо удобно жить?

Я не стал спорить. Может быть, действительно не столь важно, какие с виду дома, важно, кем они заселены. Пройдет пара десятков лет, и беспокойный соревновательный дух подскажет новоселам, что рядом с таким городом, как Одесса, не могут соседствовать однообразные коробки. Одесситы умеют украшать свой город. Памятник потем-кинцам на площади того же названия кажется таким же вечным, как и памятник дюку Ришелье, хотя воздвигнут недавно.

И вот снова Одесса. И снова над городом пролился дождь. В Москве едва проклевывались почки,

ОДЕССА

БОРИС БАЛТЕР,

ВАЛЕРИЙ ОРЛОВ (фото),

специальные корреспонденты «Вокруг света»

а здесь доцветали каштаны. В Одессе меня поразила тишина. Особая ночная тишина южного города. Было темно, тихо и тепло. Дождь прошел. На остановке троллейбуса слышно было, как, стекая, стукают по листьям капли. Уличные огни просвечивали между деревьями, отражались в мокром асфальте. На остановке собралось довольно много людей. Они стояли молча, а если и разговаривали, то почему-то вполголоса.

С троллейбусной остановки видны были вымытые дождем улицы, расходящиеся от привокзальной площади, черные купы деревьев на сквере, неясные очертания домов. Из сквера на освещенную улицу выходили прохожие. Они выходили из-под деревьев, как из грота, и шли по мокрому асфальту. Их провожали глазами, как будто они были людьми другого мира.

Мимо всей очереди прошла старая, рыхлая женщина на коротких болезненно толстых ногах, в белом пыльнике, какие носили сразу после войны. Она остановилась и грозно посмотрела вдоль очереди. Ее второй подбородок, как воротник, закрывал шею, покоясь на груди. Подошел троллейбус, и я помог женщине подняться в салон, чувствуя рукой тяжесть ее старого, потерявшего подвижность тела. Она села одна посредине переднего сиденья, почти заполнив его собой. Она выглядела так, что трудно было представить ее юной, тоненькой, кем-то любимой.

— Где мне лучше сойти, чтобы попасть в гостиницу «Одесса»? — спросил я, потому что хотел услышать ее голос.

— Гостиница «Одесса»? Понятия не имею, — сказала она с одышкой и типичной для одесситов интонацией.

— Бывшая Лондонская...

— Это другое дело. Лёндонская гостиница на бульварах. Вам обеспечен номер? Это гостиница интуриста. Кто вы такой? Можете сесть. — Она отодвинулась к окну, освобождая мне место. — Надо доехать до Дерибасовской, пройдете до Польского спуска...

Мне захотелось дать понять этой женщине, что я кое-что знаю в этом городе, и я сказал, чтобы вызвать ее доверие:

— Кажется, теперь Польский спуск называется...

— Не знаю, как он называется, — перебила женщина. — Когда я родилась, он назывался Польским спуском. Когда родились мои родители, он тоже назывался Польским спуском. И когда мой прадед Томазини приехал в Одессу, улица уже называлась Польским спуском. Она называется так с тех пор, как Одесса стала Одессой. Вам сейчас выходить...

ОДЕССКИЙ МАЯК.

32