Вокруг света 1967-11, страница 48

Тхань существует уже не первый год. Поначалу было в ней двадцать молодых добровольцев, сплотившихся под девизом: «Кирка — оружие, дорога — фронт». Теперь под командованием Тхань уже больше восьмидесяти молодых строителей.

— Есть недалеко отсюда мост «Ванг» — мост-то всего в десять метров длины, — говорит девушка. — А американские империалисты бомбили его уже 98 раз. Они нападают даже на «обезьяньи мостики», которые сделаны из бамбуковых жердей и служат только для пешеходов.

Но тут нам приходится прервать наш разговор: регулировщик подает свой сигнал, и Льен включает мотор.

Вдруг Тхань, будто что-то вспомнив, выбегает нам наперерез.

В свете фар я впервые вижу ее лицо — девушка выглядит еще более хрупкой, чем это представлялось по голосу.

— Возьми на память!

В ладони я ощутил маленькое колечко.

Наш «газик» начинает пересчитывать колесами бамбуковые жерди настила понтонного моста. Мгновения достаточно разрушителю, сидящему в кабине ультрасовременного самолета, чтобы бросить бомбу на мост или прострочить из пулемета понтон. Но огромного труда стоит вручную починить мост или извлечь из реки понтон, запаять и вновь установить в стремительной речке. И все-таки дороги живут. Живут благодаря тысячам таких, как эта хрупкая девушка Тхань. Я припоминаю, что в таких вот добровольных Молодежных бригадах, работающих на транспорте, числится уже несколько десятков тысяч молодых людей — как раз накануне поездки мне рассказывали об этом в ЦК Союза трудящейся молодежи Вьетнама.

...Всходило солнце, регулировщики остановили нас на «дневку» в городке Таньхоа. Только тогда я разглядел получше колечко.

— Такие у нас делают из металла сбитых американских самолетов, — определил Льен.

Крошечными буквами по алюминию нацарапано: «Дорога — фронт».

Стойкость земли, или

кофейное зернышко

...На третью ночь наш «газик» свернул с магистрали № 1 на узкую горную дорогу. После двухчасовой тряски по «куриным гнездам» (так образно зовут вьетнамцы дорожные рытвины) .въехали в деревню Н., где мы условились встретиться с проводником.

Молодой крестьянин уступил нам свою кровать. Издали она походила на королевское ложе — москитная сетка, как балдахин, спускалась откуда-то из-под крыши.

В хижине было светло и весело благодаря лучикам, пробивающимся через множество щелей в стенах. Здесь все бамбуковое — и кровать и жерди, на которых держится крыша. Стены сплетены из тонкой и гибкой бамбуковой коры так же, как плетут у нас туески для ягод. На пороге сидит мальчик. У него

четко очерченные губы и большие, почти до висков растянутые глаза. Мальчик не отрываясь смотрит, как я слезаю с кровати, как режу ножом мягкую жесть консервной банки.

Я тихо спрашиваю: «Как тебя зовут?» Он продолжает глядеть на меня все тем же спокойным и безмятежным - взором.

— Мальчик глухой, — объясняет хозяин дома. — Контужен бомбой...

Я вышел -в аккуратно вымощенный дворик умыться. И здесь, среди бананов, <пальм и грядок с кустиками ананасов, увидел глубокую траншею, уродливыми зигзагами опоясывающую весь двор. Снова (в который раз!) это горькое, рождающее гнев сочетание тишины с угрозой, гармонии с бедой, красоты с уродством...

...Появился проводник, и наша маленькая экспедиция двинулась в путь. Мы шли по тропе, круто вздымающейся вверх, и очутились в роще, словно запорошенной снегом: и ветви и земля были засыпаны белыми лепестками.

— Это дерево бан, — сказал проводник. — У нас, знаете, так и говорят: «Любовь чиста, как цветы дерева бан»...

И вдруг я увидел самолет. Точнее, глаз сначала зафиксировал покалеченные деревья с обломанными макушками, груды валежника, пепел. И посреди этой лишь вчера образовавшейся поляны — груда рваного, словно мышами обгрызенного металла, в котором можно угадать очертания фюзеляжа и одного крыла. Второго крыла нет. Торчат наружу металлические внутренности, посиневшая от ожогов сталь... Роща загублена метров на тридцать-сорок. На поляне было много людей, и каждый пытался отодрать хоть кусочек мертвого металла, еще недавно сулившего всем им смерть и разрушение. Двое мальчишек усердно пыхтели, тщетно пытаясь открутить тяжелый пулемет. Люди постарше, матери с грудными детьми, привязанными за спиной, стояли чуть поодаль и откровенно любовались поверженным самолетом. Несколько старушек деловито копались в золе, выбирали тонкие медные проволочки и складывали их в плетеные корзины.

— Зачем им эти проволоки?

— Как зачем? — удивляется проводник. — Это же медь! Из нее получаются прекрасные медные котлы.

— Эй, Кан! Подойди-ка к нам, — крикнул проводник щуплому парнишке. — Кан — очевидец падения самолета, — представляет он мне.

— Ха Ван Кан, 20 лет, член народного ополчения,— на военный манер, четко отрапортовал он.— Вместе с отцом-дровосеком я таскал вчера спиленные деревья. Когда самолет упал, мы оба побежали к нему, потому что загорелся лес (даже мертвый самолет способен причинить зло!). Но подойти к нему сразу мы никак не могли — рвались бомбы, снаряды, ракеты. Американский пилот хотел бросить их на нашу деревню, на поля, где работали люди. Но не успел... Его изуродованный труп мы нашли за полкилометра от поляны. А пожару не дали разгореться — сразу сбежались все ополченцы.

...Мы углубились в джунгли на несколько десятков шагов, и уже нет запаха машинного масла и гари, нет обугленных деревьев и лохмотьев металла. Снова гудят насекомые, снова белоснежным ковром стелются лепестки дерева бан. Потом кончились деревья, и пошли кустарники. Среди листвы — крупные красные ягоды.

— Эти ягоды можно есть?

46