Вокруг света 1967-11, страница 49
— Можно. Мякоть приятно освежает рот, пожалуй, она слегка напоминает шиповник. Жаль, косточка велика. — Как называется эта ягода? — Кофе. — ? — Косточка, что ты выплюнул, — это и есть кофейное зерно. Я привык уважать кофе. Когда размалывал его у себя на московской квартире, подбирал любое зернышко, даже если оно упало на пол и закатилось под стол. Вот и сейчас я машинально шарю в траве, нащупываю зернышко, заворачиваю в лист, выдернутый из блокнота. Да ведь и зернышко это для меня не простое. После зловещей искалеченной груды сверхсовременного металла в этом кофейном зернышке, таком же простом, как и тысячу лет назад, таком же вечном, как и через тысячу лет, мне виделась непобедимая стойкость земли. «Хочу в дальние страны», или бомба, подаренная мальчиком Как прекрасен залив Халонг — этого словами не передать. Удивительное море (какое-то гладкое, ма-тово-зеркальное, акварельное), пирамидальные скалы-острова, от которых тянутся по воде контрастные тени, — все это не более как перечень примет. Перечень, наверное, может выглядеть более подробным и более ярким, .но он все равно не выразит ощущения, какое испытываешь, оказавшись у Ха-лонга. Когда любуешься заливом с горы, парусники-сампаны кажутся какими-то диковинными оранжевыми бабочками. Сама же гора... из антрацита. Когда едешь .вверх крутым серпантином — все вокруг угольное, вплоть до грязи на обочинах. Копать глубоко не нужно — клад на поверхности. И транспортировать далеко яе 'надобно — морской порт под рукой. А уголь столь высокого качества, что французы, когда были здесь хозяевами, вывозили к себе антрацит, упаковывая в отдельную бумагу каждый бри-кетик... Мы доехали до площадки, где стояла живая очередь МАЗов-гигантов с колесами выше нашего «газика». Но и они выглядели малютками перед экскаваторами. Могучая машина вгрызалась в гору, откусывала глыбу тонн в пять и выплевывала ее в кузов, со звоном ворочая стальной шеей. А далеко внизу — пляж, который, не будь войны, пользовался бы, верно, не меньшей популярностью, чем лучшие курорты мира. — Можно поплавать на сампане? — спросил я переводчика Лана. Я знал, для Лана все возможно. И вот в назначенный час нас разбудил портье (возможно, [мы были единственными постояльцами блокированного войной приморского отеля). В полной темноте подошли к причалу. В голубоватом сумеречном рассвете я разглядел силуэт сампана с одной мачтой — пока еще не четкий и расплывчатый, как на гравюре, исполненной в условной ма г нере. Но тут послышался кашель, и на палубе возникла худенькая фигура лодочника. Мы устроились на скамье, опоясывающей корму, лодочник тотчас же оттолкнулся от берега и, загребая тяжелым длинным веслом, стал выводить свой сампан в залив. Только тогда я с удивлением обнаружил, что сампан населен детьми. Потягиваясь и протирая глаза, они выбирались на палубу — один, другой, третий. Как все они уместились в крошечной дощатой каюте, завешенной тряпицей? Дергая за веревки, дети подняли парус, который вблизи уже не казался нарядным: бордово-коричневая краска вылиняла, во многих местах белели пятна заплат. Сампан взял курс к одному из островков, знаменитому, по словам Лана, своей большой пещерой. Лодочник держал руль, дети готовили завтрак, один лишь семилетний Банг сидел с нами, то и дело поднимаясь, чтобы поработать веслом, и терпеливо отвечал на все мои вопросы. — Ты так и живешь в лодке? — Нет, наш дом на берегу — там сейчас мама и самые маленькие братья. — Но ночевать тебе нравится на лодке? — Не нравится, на лодке сыро, — отвечает Банг. — Что же ты тогда делаешь на лодке? — Работаю. Мы возим разные грузы: рис, соль, уголь. Наша лодка берет по шесть-семь тонн... — Любишь море? — Люблю. — А кем бы хотел стать? — Рабочим на большом заводе. — А моряком? Мальчик встает, подтягивает парус: неожиданно подул попутный ветер. Он снова садится, о чем-то размышляя. Потом говорит: — Я бы согласился быть моряком на большом пароходе. На пароходе с трубой и сильной машиной. На таком пароходе, как «Минск». На нем можно доплыть до самых дальних стран... Как странно! Для меня именно эта страна казалась всегда самой что ни на есть дальней! И не только из-за расстояния. Любой наш мальчишка, грезящий романтическими путешествиями, согласился бы, что во Вьетнаме уйма удивительного — начиная хотя бы с этого парусника древнейшей конструкции. — Куда ж ты хотел бы доплыть? — До Льенсо ...Плавание до островка заняло больше трех часов. Пещера оказалась обжитой. От воды к ней вели аккуратные ступеньки с перилами, внутри же все было исписано. Люди во все времена страдали тщеславным зудом — увековечить себя автографами на деревьях и камнях. Хотя вьетнамских имен почти нет в этих «пещерных письменах», по ним тем не менее можно читать историю Вьетнама. 20—30-е годы: автографы французов. Когда родился отец Банга, Вьетнам был частью французской колонии Индокитай. В первой половине сороковых годов французских фамилий не стало — теперь к пещере катались японские офицеры, ставшие хозяйничать во Вьетнаме. С 1945 года снова началась «эпоха» французских автографов. Впрочем, эта «эпоха» была короткой — меньше девяти лет 'Льенсо — Советский Союз (вьетн.). на стр. 59 ^ 47 |
