Вокруг света 1968-07, страница 5

рДругарь»

АН. МАКАРОВ

аогда-то давным-давно, еще в школе, старший пионервожатый, человек энергичный и большой энтузиаст, сказал нам:

— Знаете что, если вам очень хочется поехать в какую-нибудь страну, не стесняйтесь, мечтайте об этом, я уверен, что в конце концов ваша мечта непременно сбудется.

Мы были еще маленькие люди, и все же слова вожатого показались нам чересчур романтичными. Между тем мечтали мы постоянно. Я, например, безумно хотел поехать в Болгарию. Разрази меня гром, если я в ту пору отдавал себе отчет, почему именно в эту страну. Хотя теперь, пожалуй, догадаться можно.

В те послевоенные годы близость Болгарии особенно трогала, это было похоже на встречу родных после долгой и тяжелой разлуки. Собственно, так оно и было: Россия и Болгария «не виделись» тридцать лет, и радость узнавания при новой, теперь уже окончательной встрече бесконечно нас волновала. Тогда очень много писали и говорили о Болгарии, многие из воевавших на Балканах не могли забыть, какой теплой и родной оказалась «заграница» там, за Дунаем. В те годы часто пели «Хороша страна Болгария...», и, хотя эта фраза была лишь посылкой, тезой для утверждения красоты и незаменимости Отечества, прелесть и богатство болгарской земли, отзывчивость ее народа не вызывали сомнений.

В те годы я прочел о Болгарии массу книг, я знал все о янычарах, которые подбрасывали болгарских детей в воздух, чтобы затем поймать их на штыки, знал все о хайдуках, мстивших туркам за своих угнанных в рабство невест, и о храбром генерале Скобелеве тоже кое-что знал. Он сам водил русских солдат в атаки под Шипкой и Плевной, один раз турецкими пулями у него даже перебило саблю.

Постепенно иные впечатления оттеснили увлечение Болгарией.

О нашем вожатом я вспомнил совсем недавно. В тот момент, когда на Киевском вокзале в Москве сел в поезд, уходящий в братскую социалистическую Болгарию. Я думал, что, по-видимому, ничему уже не удивлюсь в Болгарии, в этой стране, о которой у нас столько написано в наши дни, товары которой продаются у нас на каждом перекрестке и письменность которой столь мало отлична от нашей. Я вспоминал все, что видел в последние годы, — вершины киргизского хребта Ала-Тоо, возникавшие под самым брюхом самолета прямо из облаков, белую, словно степную, пыль вечернего Каспия и тревожные девичьи силуэты вышек на горизонте, Юрьев монастырь, уходящий и в небо и в века на песчаном волховском берегу, парижскую пляс де Тертр, на которой каждый день праздник, холм Вомеро в Неаполе, камни Карфагена, поросшие травой...

Мы переехали Дунай и в ночи двинулись мимо предместий города Русе. Был момент, когда мы ехали почти между домами, вернее — чуть выше старых двухэтажных болгарских домов с просторными, едва

освещенными дворами, где на утрамбованной земле расстилают яркие половики и садятся на них, что называется, по-турецки, чтобы неспешно и обстоятельно ощутить благословенное наступление ночи. В одном из дворов собралась большая семья — от верных традиционной крестьянской одежде дедов до модных длинноволосых внуков. И вот они увидели московский поезд и вскочили все сразу, включая дедов и малышей, и стали махать нам — не просто с крестьянской вежливостью, по которой полагается приветствовать каждого путника, а с неким абсолютно безусловным, конкретным гостеприимством. Остановись сейчас поезд, можно было бы без всяких церемоний зайти в этот 40м, и тебя накормили бы, налили бы тебе, из плетеной бутыли вина и потом уложили бы спать, обещая на завтра новые беседы и новые угощения. Они все махали и махали, словно верили, что поезд можно остановить.

Я запомнил этих людей, потому что целый месяц в Болгарии мне казалось, что я постоянно встречаю именно их. Вот на Золотых песках я впервые вхожу в болгарский автобус — «бърз» называется он, что значит «скорый», — и, пока выясняется, куда мне ехать, и где сходить, и сколько платить, я узнаю, что платить-то как раз и не надо, потому что за меня уже заплачено. Вот я стою на варненском жарком базаре, изобильном и предельно демократичном, как и всякий южный базар, где не только торгуют и покупают, но свершают, так сказать, великий акт общественной жизни. Старик с бронзовым лицом пирата соблазняет меня персиками. Особенно часто фигурируют в его речи понятия «голям», то есть «большой», и «хубаво» — слово совершенно универсальное, которое означает и красиво, и хорошо, и вообще здорово. Я со всем согласен — и с тем, что персики хороши, и с тем, что купить их меньше корзины просто неразумно, я только не понимаю, почему этот радушный пират называет меня «гер-ром». И вдруг произошло совершенно былинное превращение:' старик, наконец, понял, что перед ним «руснак», «советски», и он сразу наступил на горло своему призванию негоцианта, он заявил, что я должен взять эту громадную корзину с персиками просто так, в качестве маленького свидетельства неизменных симпатий всего его древнего рода к России. И это еще не все, поскольку для полноты счастья совершенно необходимо, чтобы мы прямо сейчас отправились в его деревню, ибо только там я смогу по достоинству оценить сравнительные качества ракии сливовой и ракии гроздовой (виноградной).

Но как бы ни была забавна или на первый взгляд незначительна встреча, вы, находя среди болгар друзей, ощущаете себя — порой совершенно неожиданно — продолжателем великой традиции, традиции более важной и значительной, чем ваши личные вкусы и склонности, ибо речь идет уже не о взаимном расположении двух людей, как бы трогательно оно ни было, а о духовной близости двух народов.

Не знаю, насколько научно такое понятие — духовная близость народов. Я знаю лишь, что оно очевидно и сложно. В самые худшие времена, в годы, когда болгарам грозила самая откровенная духов-