Вокруг света 1968-11, страница 9

В комнате зашумели, загремели отодвинутыми и опрокинутыми скамейками. Павел Парыгин стал протискиваться к столу. Минуту спустя он уже отходил в сторону с листком в руках, на ходу проглядывая короткие строчки. Сверху крупными черными буквами было написано: «Анкета сочувствующего Российской Коммунистической партии (большевиков)».

Шахтеры облепили стол. Ручек не хватало, и за спинами пишущих толпились ожидавшие своей очереди. Они заглядывали через плечи, подсказывали... Звонко ударяли перья в ученические стеклянные чернильницы. Павел присел на освободившуюся скамью и, неловко держа листок, прочел: «Довольны ли вы Советской властью или нет — почему?» — это был первый вопрос.

Лампочка над столом,, все время мигавшая, чуть удерживала в себе огонь, покрасневший волосок в ней не светил, лишь светился. Но Павел и не торопился читать дальше...

Вспомнилась деревенька в низовьях Косьвы, и дом, и тот слепой старый шахтер (изуродовало его взрывом), что притащился назад в деревню — доживать век. «Свинья роет, баран помогает, браж-ная мука от штрафа избавляет», — так говорил он Павлу на скучных проводах. Так и отправился Павел на заработки в Губаху: г окороком и бараньей тушей, крынкой масла и мешком муки — для «раздачи по начальству». Всем полагалось, начиная от смотрителя копей до бирочника на отвале.

Длинные и низкие подземные норы похожи были на отводные трубы всемирного потопа: вода лилась с кровли, шла прямо по откаточному штреку, выплеснувшись из кюветов, заваленных кусками угля и пустой породы... На Павле висела куртка, сшитая из мешковины; на ногах были крепко прикручены лапти — так были одеты все шахтеры. В первые же минуты своей горняцкой жизни он промок расквозь. Велено было таскать инструмент в отдаленную наземную кузницу, где его нужно было подострить. С кайлами на веревке, с зубками в сумке и с бурами в руках медленно поднимался он по бесконечным деревянным ослизлым от натоптанной грязи ступенькам, останавливаясь, чтобы утишить дыхание и загасить желто-красные сполохи, которые начинали осатанело метаться перед глазами. И это видение нагоняло на него такой страх, что он принимался моргать, словно хотел веками расплющить севших прямо на глаза комаров.

За первые четырнадцать часов своей шахтерской работы Павел успел сделать только две такие вылазки. Смена кончилась, смотритель распорядился снять замки, которыми в начале смены замыкали двери ходов вслед за последним горняком, — и рабочие вышли «на волю»... Даже после такого дня, сбросив в сенях отяжелевшую от воды одежду, Павел не смог сразу заснуть в шахтерском бараке. Родная избенка, с крохотными тусклыми оконцами, с едучим дымом из печного зева показалась ему светлой горницей в сравнении с его новым жилищем. Казалось, что в этой длинной казарме, с бетонированным полом, с трехэтажными нарами, уже не осталось никакого природного воздуха — вся она была залита до потолка тяжелой смесью: резиновый запах липкого пота, махорочный дым, копоть керосиновых ламп, гарь раскаленных докрасна ржавых железных печек и сизый пар от висевших над ними портов и портянок.

День шел за днем, и чудилось Павлу, что зацепило его мельничным колесом и крутило безжалостно и мерно: то вытащит над водой, то опять по дну проволочит...

Пришел семнадцатый год и стал вымывать из шахтерских поселков все старое начальство. Февраль смыл полицейских и жандармских чинов. Октябрь — шахтовладельцев и приказчиков-управляющих...

Летом восемнадцатого года на Урале вспыхнула гражданская война. Она захлестнула и Луньевские копи.

Павел Парыгин не успел уйти с красными.

Потянулись дни колчаковской власти, страшные, дни.

И самым страшным для Павла был один.

Павел ходил в Кизел к знакомому шахтеру раздобыть немного хлеба. Возвращался уж поздно,, намереваясь к рассвету добраться до Губахи.

Днем прокатилась гроза, и обрывки туч все еще громоздились в небе. Огромный багровый диск плавно проваливался сквозь них все ближе и ближе к черным лесистым предгорьям...

Неподалеку затрещали выстрелы. Стреляли где-то возле Николаевской шахты. Павел свернул с тропы и стал пробираться в ту сторону..

Вот и шахта.

В нескольких метрах от раскрытого шахтного ствола толпилось человек тридцать — оборванных, босых, изможденных, были среди них и женщины. Со всех сторон вокруг них поблескивали штыками конвоиры. Через устье шахты была перекинута мот-стиком длинная плаха.

Слышно было плохо, но все же Павел разобрал слова офицера. «Кто перейдет по бревну, будет отпущен на свободу...» Первый из обреченных успел дойти до середины. Офицер пнул бревно, w шахтер с жутким криком исчез в зияющей дыре. Это был сигнал. Колчаковцы принялись- сбрасывать людей в шахту клинками, прикладами, штыками...

Скоро все было кончено. Павел пополз назад, хотя можно было бы встать — совсем стемнело. Но он не в силах был оторваться, от земли.

...Наступило, наконец, раннее утро 11 июля 1919 года. Колчаковцев почти не было видно.

— Уматывают! — с угрюмым удовлетворением говорили шахтеры. — Когда ж совсем уберутся?

— Это они, брат, тебе сами объявят. Вот как ухнут мост на Косьве, так, считай, можно красных встречать...

Павел сидел на нарах в опустевшей, притихшей казарме и настороженно вслушивался в мертвую, недобрую тишину.

В сенях послышались быстрые шаги, голоса, и дверь в казарму с треском распахнулась...

На пороге стоял бывший смотритель рудника. Глаза его рыскали по нарам. За ним поручик и несколько солдат с винтовками.

— Ваше благородие, вот этот самый, про которого я вам давеча говорил, — сказал бывший смотритель, указав на Павла, — он сам с Косьвы, сызмальства по ней плавал, каждый камень знает.

— Собирайся, пойдешь с нами! — приказал офицер, приближаясь к нарам. — Ну!!

Когда вышли из казармы, смотритель сразу ку-да-то пропал, а колчаковцы повернули к восточной окраине поселка.

Павел шел впереди. Дошли до берега.

7