Вокруг света 1969-02, страница 18

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

СМОЛЕНСКИЙ КОСТЕР

«И чтобы впредь, на их службы смотря, дети их, и внучата, и правнучата, и кто по них роду их будет также... за свое отечество стояли крепко и мужественно».

(Старинная жалованная грамота)

_С"сли до Смоленска, бабусь, садись, подвезем...

— До Смоленску...

Старуха медленно подошла к кузову нашего «газика», ведя за руку маленькую девочку с огромными красными бантами в соломенных волосах, в ярком, ослепительно красном платьице.

— До Смоленску... — облегченно вздохнула старуха, уверенно, по-хозяйски усевшись на наших еще не успевших запылиться рюкзаках. Оправила нарядную, со слежавшимися швами юбку в цветочках, подтянула узел на белом платке и властно крикнула нашему водителю:

— А теперь трогай!

— Вам зачем, мамаша, в Смоленск? По делам или в гости?

— По делу, — отрезала старуха и замолчала. И столько отрешенности появилось в ее обветренном, коричневом от старости и крестьянской работы лице, прорезанном черными резкими морщинами, что и мы до самого Смоленска не смели сказать ни слова.

В Смоленске пахло цветами. Из цементных вазонов, стоящих у кромки тротуаров, тянулись стебли лютиков и ромашек. Серые вазоны были вылеплены в виде птиц — хвост торчком, нос в землю. Мы не знали, случайно или нет смоленские художники избрали такую форму, но, глядя на этих добрых птиц, клюющих асфальт, невольно вспоминался рисунок старинного смоленского герба: пушка с сидящей на ней птицей. У входа в Смоленский краеведческий музей на низких лафетах стояли наполеоновского времени пушки, и серые птицы, казалось, раздумывали: а не занять ли им свои места? Мы шли к смоленской стене. Владимир Владимирович, наш научный руководитель, вел нас какими-то переулками, выложенными отполированным временем булыжником. Наконец мы подошли к стене с внутренней стороны. Еще несколько шагов, проход, мы вышли и остановились...

Город оборвался. Только что были каменные дома, тесно прижатые друг к другу, и ничто не предупреждало, что вот, буквально еще шаг — и города не будет: он обрывался крепостной стеной, как и три с половиной столетия назад...

На траве под стенами играли дети. Зубчатые тени падали на широкое плоское дно оврага. За оврагом начинались холмы, поросшие травой и редким кустарником, виднелись домики, окруженные садами.

И над всем этим возвышалась стена — подтвержденная в камне первооснова древнерусского понятия «город» — мирное поселение,-огороженное крепостью...

■Декабрьское солнце клонилось к заснеженным холмам. Обоз через обезлюдевший по морозу посад, мимо крепких и всегда настороженных частоколов литовского гостигого двора подъехал к мосту, перекинутому через Днепр к де

ревянным стенам Смоленска. Мастер, в дорогой, но удобной к движениям одежде, вышел на хрустящий снег.

— Откуда путь? Кто будете? — порядка ради спросил посиневший стрелец: он уже и так видел, что возки московской работы и не для простого люда.

Мастер усмехнулся:

— От ворогов для тебя, мерзлого, секрет везу...

— Федор Савельич! Будет тебе языком чесать, морозно больно, — дьяческим голоском пискнуло из возка, — давай дале. Не ровен час князь Василий осерчает...

Но, видно учуяв, как из второго возка, наклонясь чуть не до снегу, пронеся в дверку горлатную шапку, вышел князь Василий Андреевич Звенигородский, дьяк тоже выскочил на мороз.

— С прибытием, — снял шапку навстречу князю Федор Савельевич.

Обоз окружил посадский люд — не каждый день такие гости. Поодаль тесной кучкой сошлись иноземцы.

— Читай! — крикнул дьяку князь Василий, покосившись на иноземцев. А в городе уже прослышали про обоз — и над потонувшими в снеге деревянными домами повис неурочный колокольный звон.

— «...Князю Василию Андреевичу Звенигородскому, да Семену Владимировичу Безобразову, дьякам Поснику Шипи-лову и Нечаю Перфирьеву, да городовому мастеру Федору Савельеву Коню, — вплелся в колокольный звон замороженный голосок, — ехатн в Смоленск делати государеву отчину город Смоленск каменной... А ехатн бы есте в Смоленску посадом мимо гостии литовский двор да через Днепр большим мостом...»

Дьяк замолчал со значением и, не глядя в грамоту, от себя добавил:

— А идти этим дальним путем, а не через Крылошан-ские ворота государь повелел, чтобы видели все посадские и гости иноземные, сколь много государь радеет к своей отчине — граду Смоленску...

Федор Конь, так и не надев шапки, стоял на ветру, не слыша ни колокольного звона, ни дьяковой скороговорки. Он видел, как там, где еще мгновенье назад взбегала на холмы и ныряла в овраги темная от времени и сырости деревянная стена, вырастала каменная — могучая, нарядная своей силой, перехваченная гордыми башнями. Они вонзались остроконечными тесовыми кровлями в низкие свинцовые тучи, и в черных прорезях бойниц поблескивали пищали...

Свободного времени не было ни часу. Надо было сыскать на посаде и в уезде, где делывали кирпич и жгли известь, где есть камень бутовый и стенной, годный к городовому делу, в котором месте запасать лес на сараи и к кирпичному жженью и на сваи, выведать, сколь далеко и какие припасы везти к Смоленску и сухим ли путем или водным наиудобнее, рассчитать, сколько и к какому делу надобно будет людей, и все это «сместить и расписать подлинно, порознь, по статьям». И на все это срок был до весны. И к весне последним до грязи санным путем Федор Савельевич Конь и дьяк Нечай Перфирьев со сметой на каменный город Смоленск отбыли в Москву. А к Смоленску уже тянулись со всей Руси каменных или иных дел мастера и просто голодный и бесприютный люд, прослышав про государев указ, повелевший «наймовати охочих людей, уговариваяся с ними, а наем им давать из государевой казны, смотря по делу, от чего что пригоже».

Шли одни мужики и семьями, одиноко и артельно, сторонясь крытого возка, что последним снегом, скрипя на вымоинах кованым полозом по коричневой мерзлой земле, спешил в Москву.

Город начали ставить той же весной 1596 года. Смирен-ноубогий государь Федор Иоаннович, мельком, нехотя, скользнув слезящимися глазами по толстым, в коже, тетрадям, кивнул безучастно конюшему своему Годунову — ладно ли все? — и отпустил Федора Коня и Нечая с богом на дело.

...И снова был звон колоколов над Смоленском, и невпроворот всякого люда на его улицах. Пахло известью, свежей щепой, талой землей, лошадиным потом. Тысячи возов с камнем, кирпичом, тесинами, глиной окружили Смоленск, и десятки тысяч всякого звания мастеровых и «подлого народа» ждали, когда Борис Годунов, «объеха место, како быть граду», повелит «заложить град».

16