Вокруг света 1969-07, страница 41

профессиональной ли? — совестливостью:

— Вот мы пропитываем глину, когда закрепляем росписи. Но свою пропитку можем снять в любое время. Вдруг кто-то придумает новый способ закрепления... Мы пробуем.

И мы смотрели на то, что было «сложено». Кто то ехал на коне, картинно и изящно: движение ног коня было остановлено во фреске на взлете, в том неуловимом в жизни мгновении, когда конь как бы взвешен в воздухе, а всадник ищет опору в стременах; и трудно было сказать, кто из двух упоительней делал свое дело: всадник ли ехал, конь ли вез? Но художник говорил о другой фреске — об «Арфистке».

С росписью, на которой была играющая на арфе, сделали такой эксперимент (художник не одобрял его): места, где не хватало краски, замазали темной глиной. Казалось, от этого фигура арфистки, безжалостно разрушенная временем или людь ми, должна была завершиться, собраться. Так думали. Никто даже не мыслил, что к работе неизвестного мастера можно прикоснуться кистью и краской, нет, только глиной! И арфистка действительно стала завершенной, она словно вынырнула вся из глины под росписью. Но это была уже не та арфистка. Вместе с загадочностью исчезла ее таинственная красота. Все поняли это сразу. «Мы снимем глину, — сказал художник. — И вряд ли будем делать теперь что-то подобное».

К всаднику уже не прикасались. Там, где роспись была разрушена, такой она и осталась.

...Дорога растеряла свою прямизну в предгорьях и теперь вилась так, как велело ей ущелье; здесь могла стоять какая-нибудь древняя засада: дорогу сжали скалы. В таком месте можно было поджидать проезжих все двенадцать веков подряд. Но здесь не бывало засад, А что было?

В 1932 году в отаре пастуха Джурали Мамадели пропала коза... Событие это по незначительности своей так и осталось бы не замеченным историей, если бы пастух не был так огорчен. Он искал козу так долго, что ему пришлось заночевать вместе с отарой на горе Мут. Козы между тем спокойно паслпсь, и Джурали заметил, как одна из

них бестолково перекатывала копытами свиток старой кожи. Пастух отогнал ее и поднял свиток — на нем были письмена. Так «заговорила» гора Муг. Архив Диваштича, последнего шга-джикентского афпигна, рассказал, как все произошло.

Мы ехали по тому самому торговому пути из столицы Согда Самарканда в его горные селения. Впереди еще были овринги, горные тропы и висячие мосты. Впереди был город. Последний город перед тем, как дорога распадается на горные тропы. Так было бы^. если б шел VIII век, его начало. Нас встретила бы у ворот не очень многочисленная стража, и нам бы не избежать баджа — дорожной пошлины, потому что ни один осел не поднимался в то время в горы и пе спускался с них, пока его хозяин не отдавал Пянджикенту бадж. Так выгодно стоял город и тем был богат.

Это документы. А дальше снова начинается сказка.

...Здесь самые яркие тюльпаны —- это кровь согдианки выступает из-под земли. В далекие времена в городе на холмах жила прекраснейшая из прекрасных. Поэты и музыканты прославляли луноподобный ее лик. Царь одной страны поклялся покорить красавицу. Он был посрамлен. Тогда он с войсками ворвался в город и все предал огню. Тело девушки разрубили на куски и разбросали по всему городу. С той поры каждой весной на Кайнарских холмах появляются тюльпаны. Утром на зеленых листьях цветов — слезы, будто и сейчас приходят плакать по ней люди...

Сейчас на холмах зима и, разумеется, никаких тюльпанов нет. К тому же архив Диваштича свидетельствует, что жители Пянджикента все видели проще и страшней.

...К концу первой четверти VIII века почти вся Средняя Азия была уже завоевана арабами. И только Пянджикент еще держался. Сказались удобное его расположение в предгорьях и двойная игра самого Диваштича: он не уставал посылать арабам письма с изъявлением покорности, а между тем готовил отпор. Но двойная игра должна была когда-то кончиться и кончилась в 722 году — Пянджикент пал. Остатки согдийцев отступили в Нагорье, и возле селения Кум был бой. Но слишком неравны были силы...

Диваштич быстро соблазнился предложением, что ему сохранят жизнь и честь, и сдался в плен. Его распяли на погребальном склепе — наусе. Согдийцы же укрылись в маленьком замке на горе Муг, но их подкупили обещанием сохранить жизнь, если они сдадутся... Так и осталось неизвестным, сдержал ли Саид-аль-Хараши, предводитель осаждавших, обещание...

Между тем пришельцы еще неистовствовали в обезлюдевшем Пянджикенте. Об этом рассказали сами росписи. Мусульманство запрещало всякое изображение человека, и мало было вырезать людей города, надо было вырезать и то, чему они поклонялись, — их росписи. «Ла!» — «Нет!» — этим коротким словом, вырубленным мечами на росписях города, они на двенадцать веков оставили „свою ненависть. Им надо было уничтожить лица и руки — так они убивали на росписях мужчин. «Преднамеренное уничтожение» — так назовут потом это историки.

Сначала ослепить... Удар!

Еще!.. Меч не попадал, крошилась краска, и осыпались с росписей глаза, губы, лбы... И тогда оставались беззащитными руки и грудь и можно было издеваться — росписи уже не сопротивлялись даже своими застрявшими взглядами, не было взглядов.

И все же слишком много было росписей!

Потом к ним приступили птицы и мыши... Сквозь росписи прорастали корни... Но страшнее всего была вода. И все равно они остались!

...Вот мы и подъехали к Кай-нарским холмам — так называют здесь развалины мертвого- города. Это в них еще похоронены многие из росписей, и, может быть, их там куда больше, чем пока удалось достать.

Что они расскажут?

...От закатного света по снежным холмам стелются красные блики, потом они становятся фиолетовыми и соскальзывают в темные промежутки меж холмами. И сами добавляют там темноты. Это вон туда ушли последние защитники города... Через полчаса здесь будет полная темнота.

Ю. ЛЕКСИН, наш спец. корр.